– Изыди, сатана! Изыди и рассыпься в прах! – Старик попятился, наступил босой ногой на горячую головешку и с криком метнулся в лес, не разбирая дороги и не защищая лицо от встречных веток. Илейка испугался сумасшедшего не меньше, но сдержал себя, не побежал прочь – вдруг еще кто в живых отыщется? Но больше никого в селении не оказалось. Спустился в землянку, помолился перед иконой, потом постоял над могилой деда Капитона и пошел по-над Иргизом в сторону, откуда всходило солнце. За спиной болталась тощая торба, такая сморщенная, будто лопнувший бычий пузырь. В торбе лежал нужный в дороге дедушкин кочедык для подковырки лаптей, десятка два черных сухарей, дюжина сушеных рыбин и несколько луковиц – все, что смог отыскать в полусгоревших землянках недавнего поселения.

Долго шел вверх по Иргизу. Поднялся на невысокий, изрытый сусликами холм, оглянулся. Северный ветер разогнал дым над сожженным поселением, а заветную березу, под которой схоронил дедушку Капитона, скрыли кроны других высоких над рекой деревьев.

Илейка обнажил голову. Рядом с поникшим в горестном молчании отроком в неширокой заводи тихо шептались камыши. Шептались тихо-тихо, словно робкие деревенские девицы, впервые допущенные на посиделки взрослых. В голубом и безоблачном небе парили поодаль друг от друга два коршуна, высматривая добычу. Парили кругами так высоко, что с земли казались маленькими листьями клена, поднятыми в поднебесье потоками горячего сухого воздуха. «И мне бы вот так полететь к морю, где вольная страна лежит». Илейка вздохнул, надел мурмолку и вновь пошел встречь течению реки. Шел, потому как знал, что каждый шаг, каждый день приближает его к заветному Беловодью.

По ту сторону оврага, за кустами и сквозь редкие деревья близ Иргиза едва просматривался степной тракт и деревянный мост через реку. За мостом – постройки: три рубленые избы, скотный двор, колодезный журавль с задранной к небу шеей – бадья висит на вертикальном шесте, словно огромный мокрый паук на паутине в безветрии. Возле колодца сутулый мужик поил коней из большого долбленого корыта.

– Должно, постоялый двор, а там бродяг не балуют, собаками встречают, – поопасился Илейка, с трудом преодолел откос оврага и вышел к хорошо накатанной дороге со свежими следами недолгой остановки обоза. – Утром прошли. – Илейка свернул влево, подальше от казачьих земель. – Попадется селение, Христа ради попрошу поесть. И опять на восход… Вон ведь сколько верст отмахал от могилы дедушки Капитона за пять дней.

При дороге повстречалась лесная вишня. Давно хотелось пить, и сухость во рту была невероятная. Снял котомку, бросил у ног и сорвал несколько спелых, нагретых солнцем ягод.

– Эгей!

Крик был столь неожиданным, как если бы кто в полном безлюдье вдруг хлопнул его ладонью по спине. Обернулся – бежать поздно: подъехали двое. «Не казаки – и то славно», – успел подумать Илейка, всматриваясь во всадников. На карем коне всадник постарше, лет около сорока с небольшим, крепкий и коренастый, но в поясе не растолстел с годами, осанистая посадка. Лицо малопривлекательное: широкий лоб с длинными залысинами, русые брови, глубоко посаженные серые глаза смотрели строго. Под прямым носом аккуратные светлые усы. От широких залысин волосы спадали на большие уши, на затылок. Бороду подстригал коротко. Одет всадник в яркую желтую рубаху, пояс с голубыми кистями. Синие суконные штаны заправлены в сапоги, короткополый синий кафтан расстегнут по жаркой погоде.