– Она малёха того, – сказал Ракицкий. – С придурью.

– Возраст, слабоумие, – сказал Ырысту. – Так что со мной порешали?

– Посидишь пока в погребе.

Старуха услышала о погребе, и, еле переступая, проковыляла к низкой дубовой дверце, которую Ырысту даже не заметил меж кустов малины. Старуха отодвинула массивный засов и отворила лаз.

– Туда, – грустно сказал Ракицкий. – А пан полковник уже решит. Я за тебя. Но…

Ырысту с большим удовольствием зажмурился и нырнул в прохладу погреба. Постоял на верхней ступеньке, слушая скрежет закрывающегося засова. Досчитал до тридцати, открыл глаза – после оглушительно яркого жаркого солнца сразу нельзя в темноту, зрачки должны приспособиться. А так Ырысту разглядел лестницу, ведущую вглубь. Спустившись, он ощупью исследовал темницу – квадрат три на три примерно, с влажными кирпичными стенами, земляным плесневелым полом, на котором стоит грубо сколоченный стол и лавка (доска еле-еле прибита к двум чуркам). Не доверяя скамейке, Бардин забрался с ногами на стол, свернулся калачиком и моментально уснул.

Во сне кто-то незримый сказал ему: «Надо тикать».

Потом появился старый шаман, снял желтую шапку с острыми перьями. Звякнули колокольчики.

– Контузию вылечить можно, – сказал Чинат-таада. – Делаешь так…

Детально поведав рецепт, шаман растворился, сказав напоследок:

– И никакого заикания!

Тут Ырысту проснулся, сразу же заскрипел засов. Его позвали. Он вышел наружу и удивился: кажется, спал пять минут, а вот уже вечер.

Бородатый бандеровец жестом приказал следовать за ним. А он без оружия, а это обнадеживает. Обогнули дом лесника, вошли во двор соседского дома, здесь над криво стоящей трубой сизым мерцал горький дымок, это топилась банька.

– Мыться, – бросил сопровождающий.

Ырысту… как бы сказать? Обрадовался – слишком расхожее слово. Он осчастливился.

– И мыло есть? – восхищенно спросил Ырысту.

– Скидывай одижу, – сказал бандеровец. – Вши е?

Ырысту стал раздеваться. Огляделся. Здесь не было грядок и клумб, двор демонстрировал казенный характер.

– Белье тож, – прикрикнул бородатый.

Бардин разделся догола, представляя как он сейчас… м-м… в баню, на полок, ковшик воды на каменку и… оскребать, отшелушивать грязь. Тереть, кожу тереть, и горячей водой, почти кипятком окатится. И тут же холодной, и снова тереться…

Не вышло. Получилось иначе. Из-за угла вышел Ракицкий и показал Ырысту на дверь хозяйского дома. От его дружелюбия и расположенности нет и следа – жесткий взгляд, в руке пистолет.

Ырысту потянулся к штанам, бородатый схватил его за руку и толкнул в направлении крыльца. Голый, оттого беспомощный Бардин вошел в избу. И сразу увидел сидящего в кресле мужчину одетого в вышиванку. Волнистые волосы его были убраны назад и римский нос, словно из гипса, хозяин вальяжно развалился, к шее его прилип березовый банный листок.

– Азиатский маленький писюн, – с немецким акцентом сказал пан «пулковник», это был, без сомнения, он.

Бородатый за спиной подобострастно хихикнул. Ырысту прикрылся руками. Ракицкий прошел к столу, налил в деревянную кружку из мутной бутыли. Запахло сивухой.