Вещи в мешочке, мешочек на ветке, подумал Бардин.

– Выбросил. Закопал, – почти не соврал, одну медаль он, правда, сунул в землю еще в Германии. – Меня земляки не поймут с такими побрякушками. Я ему говорил, – Ырысту кивнул на Ракицкого. – Больше половины друзей и родни репрессированы.

– Репрессированы, – передразнил пан полковник. – Слова какие знаешь! А почему дурочку ломал в первый день, что ни бэ, ни мэ на москальском говоре.

– От волнения, – сказал Ырысту. – Пан пулковник! Який из мене развидик? Вы сами подумайте. Кто бы мне доверил важное? Ну, вы в меня вглядитесь! Я, что похож на хлопца, которому командир можно секретное поручить? На передний край слазить, это да. В бой нас гнали бодро. А всякие хитроумия, то не ко мне.

Ракицкий подошел и сунул тлеющую цигарку в зубы Ырысту.

– Кури без рук, только ротом, – строго сказал он. – Я твои причиндалы видеть без слез не могу.

– Это от волнения, – не разжимая губ, промычал Ырысту.

А Ракицкий, стоя спиной к полковнику, вдруг улыбнулся одними глазами и ободряюще подмигнул.

– Из Сибири, значит. Алтай. Слыхал. – сказал полковник, забросил ногу на ногу. – И твой народ… Большой народ?

Ырысту докурил, шагнул к столу, чтобы затушить окурок.

– Там стой, – рявкнул Ракицкий и сам забрал цигарку.

– Народ мой малочисленный. Про нас писали, – вспомнил Бардин. – Типа, симпатии алтайцев склоняются к Пекину и Токио, а не к Москве и Петербургу. Херню писали, надо сказать.

– И что маленький народ и все – шпионы? – спросил полковник.

– Нет, почему? Еще вредители есть. А в глуши – единоличники. Сидят на горных лугах, баранов пасут, а потом баранов едят. Не отдавая ни кусочка государству. Страшные люди. Враги.

– А зачем вы воюете за это государство?

– А я, пан полковник, извольте видеть, не воюю. Я хочу, чтоб меня оставили в покое. Да так складывается, что те, кто хочет жить спокойно и своим делом заниматься, оказываются предателями и дезертирами. В этом у нас эзотерические разногласия с Советской властью.

Как-то так, подумал Ырысту, надо еще повстанческой армии польстить, сказать, что я преданный поклонник Степана Бандеры. И побольше украинских словечек.

Но разговор уже был закончен. Полковник сказал устало: «Будем проверять» и велел отвести Ырысту обратно в погреб.

– А баня как же? – неуверенно напомнил Ырысту.

Пан полковник удивился такой наглости.

– Может тебе еще и бабу привести? Бабу хочешь?

Ырысту съежился.

– Чего ты зажался? Что встал? Ха-ха-ха. Привстал! Нет, вы посмотрите на него. Зверек!

Нельзя тебе в баню сейчас, сказал Ракицкий, сопровождающий Бардина в темницу. После бани в холод – заболеешь. В другой раз.

Ырысту прижимал между ног ворох своей одежды, оттого шел неуклюже, как сытый индюк. В небе тускло проступил серп растущей луны.

В погреб Ракицкий бросил два теплых тулупа, дал Ырысту щепотку махорки, листик газеты, спички, огарок свечи.

– Экономь, – предупредил он.

Ырысту устроился на лавке, зажег огонь. Хотел почитать обрывок газеты, а она на немецком. И еще на немецком! Он заметил тонкие буквы, нацарапанные с краю стола: «Kurt Drajer Morgen Ich sterbe».