– Но Алтай! – мысленно воскликнул Ырысту.

Седой Алтай удержится. Удержит и тебя. И ты ему поможешь. Должен помочь. Есть важное. Скажу. Не спасай одного, если можешь спасти солюдие.

– Понял. Не забуду.

По полной луне что-то должно изменится.

«Буду ждать полнолуния», – подумал Ырысту, огляделся – спокойно. Визит шамана прошел с соблюдением режима секретности.

Весь день читал. Читал медленно, с удовольствием, запоминая некоторые особо звучные фразы наизусть. Встречались страницы с ровно оторванными клочками – на курево. Кстати, Ракицкий сдержал обещание, подбросил махорки. Про то, что заключенных надо еще и кормить он благополучно забыл.

– Пан полковник с Литовченкой отбыли в город, – сообщил Ракицкий. – Там и про тебя справки наведут. Если все нормально, пойдешь с нами на акцию. А там, как себя проявишь. Ты что можешь-то?

– А ты дай мне винтовку, – предложил Бардин. – Да поставь коробок на полста шагов. Покажу, чем могу.

Винтовки ему Ракицкий, конечно, не дал. Умчался опять. А ближе к вечеру вернулся пьяной поступью и запер Бардина в погребе.

Ырысту заснул, буквально на миг задремал, как услышал голос снаружи:

«Гой еси, баба Яга! Отворяй-ка поруб, да выпускай заточенного угра! Э-гей! Бабка Ёшка, ты оглохла?».

«Твоя правда, болярин, – дребезжащий голосок, – совсем глухая стала».

Засов проскрипел, дверь отворилась, Ырысту вылез наружу. У крыльца стоял Ракицкий в меховой круглой шапке и серебристой кольчуге, поверх которой накинут красный плащ, опускающийся на красные же каблуки высоких сапог.

«Угрин Бард! Иди за мной, великий князь к себе требует».

«О храбрейший, люболепный воевода Ракита, – поклонилась старуха, – Вернете ли пленного угра? Иль не ждать?».

«Повечеряй грибами, да корешками, бабка», – сказал славный воевода и добавил: «Он теперь будет в княжеском тереме».

Бард пошел вслед за Ракитой, думая, как глупо получилось, что он так удачно пробирался тайно через земли Савмата, вез грамоту от угорского кагана, которую поручился лично в руки отдать крулю алеманов, но наткнулся на ватагу шальных бродников. От бродников ушел, от зверей диких спасся, а на рассвете был схвачен дружинниками.

Воевода прикрикнул на дружину, воины удалые были тут как тут, они седлали коней и точили мечи. Здесь же стояла девица с толстой косой и тянула грустную песнь о березке. Какая надобность князю во мне, подумал Бард. Я даже и не знаю, что в той грамоте было, могу догадаться: алеманы и франки хотят, чтоб орда убиралась к восходу в бескрайние степи. А великий каган – не желает. Предлагает договориться и встретиться на ничьем берегу, например – на норманнском.

Князь Романтяй стоял посредь горницы и говорил старику, со спины похожему на дедушку Чината: «Поведай мне, кобник, что делать? Угры прошли через Танаис, уже взяли остров на Борисфене. Скажи, чаклун, какой беды ждать Савмату. Чего от нас нужно каганату?».

«Не кобник я, княже, и не чаклун, – ответил старик. – Я рахмон этого леса от полноводного Тириса до широкого Истра. Я знаю угров. Желание их такое: присоединять новые земли, скакать на быстрых конях до синего моря-окияна, забрать поболе рабов и смердов, ибо жадны они и неуступчивы.