Широко мыслил покойный чекист, оценил Загорский, когда Борис показал ему записи Ветрова. Особенно по поводу Китая – уж я-то тему знаю. Так бывает, когда легкомысленный раздолбай отличается глубоким взглядом на серьезные мировоззренческие проблемы. Недооценивали мы его. Но черновик нужно уничтожить, у чекиста есть семья, а в этих записях сквозит устойчивый запах троцкизма.

В районе убийства Ветрова была проведена войсковая операция, лес прочесали мелким гребнем, следов антисоветских польских отрядов не нашли. А они существовали, и это было всем известно, включая сыскную группу Загорского, рассказавшему своим сотрудникам о расстреле пленных офицеров-поляков вблизи села Катынь, который приписывается немецко-фашистским захватчикам, но есть серьезные подозрения, что данную казнь произвели советские энкавэдэшники. В этом свете Ветрова убили из мести, и – с большой вероятностью – без замысла и плана, спонтанно.

Так и было, заявил Сметана, выщипывая кожуру с крупной картофелины. Еду и ночлег оперативникам предоставили по указанию краснолицего генерала, который переговорив с полковником Колупаевым, стал подчеркнуто любезен и свои подозрения забыл. Он не приказал, а вежливо попросил сыщиков не покидать город до подведения итогов войсковой операции и составления необходимого в таких случаях плана дальнейших мероприятий. Загорский не менее вежливо предложил свои услуги, которые, к счастью, не оказались востребованы.

Так и было, сказал Сметана, шел матерый диверсант Армии Краевой. Идет себе по лесу, а тут оправляется, понимаешь, советский майор в том самом ненавистном кителе. Недолго думая, тот чик! И заколол чекиста. Почти как кабанчика, только сверху.

Вилена встала, уронив колченогий табурет, и вышла из комнаты. «Николай Прокопьевич!», – неприязненно воскликнул Борис и вышел вслед за Виленой.

А чего я сказал? У ней таких майоров было, что конь нагреб. Сметана вгрызся в картошку. Загорский сказал Сергею Гаврилову, чтобы завтра рано утром незаметно он отвез Бориса туда, куда он скажет. Время терять не стоит.

На следующий день Борис нашел и попытался допросить Войцеха Ярузельского. Поручик был благородно надменен и брезглив, через губу пробурчал, что да, встречались с Бардиным Ырысту. Да, были знакомы в Горном Алтае. Да, известно, что Бардин разыскивался дивизионной газетой, о внимании к нему иных структур поручику неизвестно. И все! Что вам? Выпили, поговорили. Направил приятеля в Замосць. Дал ему в дорогу сало и консервы. Обнялись на прощание, если вас это интересует. Все? Мне добавит нечего, и вообще идите в пень, я – будущий маршал Польши.

Бардин и здесь напророчил, подумал Борис.

Пройдут десятилетия, и профессор Борис Сорокин вспомнит этот разговор, когда увидит в газете фотографию унылого обрюзгшего польского диктатора в темных очках, не имеющего ничего общего с бравым поручиком образца сорок пятого года. Генерал он, не маршал, ошибся предсказатель, подумает Борис и с тонкой прозрачной тоской вспомнит свои приключения в те времена, вспомнит Загорского, Вилену, всех замечательных людей, с которыми ему довелось встречаться.