В кабинет без стука зашел Сметана. Вразвалочку протелепал к столу, уселся напротив Ростислава, выдержал паузу и с напускным безразличием сказал:

– Взяли. В госпитале ныкался. И карточка при нем.

Загорский тоже выдержал паузу, потом вскочил, оказавшись у окна. Он раскидал тяжелые шторы, распахнул створки, затянулся душистым воздухом сада.

В саду у скамейки стоял майор Ветров и говорил Вилене плывущим языком:

– Будем фрицев перевоспитывать, деваться некуда! Не все они… Были и антифашисты! Вот хозяин этого дома, барон… да-а я читал бумаги, он в заговоре был против Гитлера. Надо думать не из идейных предпочтений, а вроде из чванства своего высокородного. Но, тем не менее, против! Так он барон! А простые разумные немцы, нормальные немцы, как им было сделать выбор между патриотом и антифашистом? А?! А?! Сложно! Выберешь антифашизм – станешь предателем для своих, а другое выберешь – хоть и паршивый шовинизм, фашистский, агрессивный, но свой ура-патриотизм – себе изменишь, получается. Эх, Феликс, Феликс. Мы с ним частенько спорили об немцах. Об фрицах. Правда, нормальных извели, но были же они, были! Ну а почему вроде? Ничего не кончилось! Этот выбор еще сто лет будет актуален, выбор между патриотом и антифашистом.

В это время по садовой дорожке братья Гавриловы провели в дом парня азиатской внешности в неопрятной гимнастерке. Ветров проводил конвой удивленным взглядом и словами «А это кто за чудо?». Вилена поднялась со скамейки, и направилось было за близнецами, но вернулась и взяла с края лавочки маленький букетик цветов.

Загорский вышел из кабинета и, чуть ли не катясь по перилам, спустился в гостиную, куда как раз ввели рядового Бардина. Выглядел тот неважно: и без того узкие глаза заплыли, цвет лица был грязно салатовым, горло перевязано марлевой повязкой. Бардина усадили на стул.

Сверху по лестнице степенно спускался Сметана.

– Я еще думаю, – говорил он. – Не дыбануть ли нам фигуранта в госпитале. Исай, подтверди, я же так и сказал. И тут вот он в списках. Бардин. Лежит, понимаешь, с ранением в горло. Так что он, Васильич, разговаривать не могет.

– Ах, ты мой родной! – Загорский потрепал Бардина по щеке. – Как же долго я тебя ждал!

Доставленный ничего не понимал, только затравленным взглядом водил по сторонам.

– А вещи его? – спросил Ростислав. – Документы?

– При нем, – доложил один из Гавриловых. – Вернее вот – он положил на стол вещмешок.

Прежде чем приступить к осмотру вещей Загорский еще раз внимательно осмотрел Бардина. Все в цвет, все по приметам, но что-то не вязалось. И документы, красноармейская книжка… стоп! Пальцы! Пальцы дрожат. Пальцы трясутся до самой ключицы. Бывает, конечно…

Загорский схватил со стола первый попавшийся лист бумаги.

– Бардин! Взгляните. Что здесь написано.

Ростислав стоял метрах в двух от задержанного, но тот все равно, чтобы прочитать не мелкий текст, подался вперед, сощурился и, прочитав, кивнул.

– А наш – снайпер, – сказал Загорский, открывая красную книжицу. – И отчество другое. Николай Прокопьевич! Отчество!

Сметана тянул руки к Исаю Гаврилову.