Хлоп! Лопнула веревка. Вжик! Порвалась вторая. Мост развалился, Загорский слетел в бурные воды. Дна не достал, вытолкнут на поверхность, течение взяло за сапоги и понесло, понесло. Волны били в глаза, голова уходила под воду. Загорский пробует грести, пытается выплыть. Река сильней. Стройные кедры проносятся мимо. Камни, как кадры, по берегам киноленты. Поплыть не получается. Стремнина не выпускает. Вдохнуть, вдохнуть… Зашелся в кашле. Замолотил по воде руками, закричал что-то, отпусти течение! И отец, Загорский Василий Мефодьевич: «Когда джентльмена ведут на виселицу, вряд ли он сожалеет о двух золотых соверенах». Ам! Охапка воздуха. Неправильный вдох. Кто, отец? «Не сожалеет, что не заработал, не сделал карьеры, – шепчет умирающий Василий Мефодьевич, – есть важные вещи, но их понимаешь, когда уже поздно». Вдох, вдох!

А и все… финиш… Умирать не страшно, подумал Ростислав умиротворенно. Сопротивляться бессмысленно. Сознание отделилось, но еще летело над водой вслед за телом. Такая красота по берегам! Это был не настоящий я, это – артист, каскадер-неудачник. Осенняя зелень тайги, лесной первозданный уют и небо…

Дымок поперек, через реку протянута струйка дугой. На бережку у костра – человек. Он кинулся в воду, размашистыми саженками в секунду догнал Загорского и ухватил за шиворот. Поплыли на берег. Сильнее реки спаситель. Загорский смотрел по течению, дальше – провал водопада. Розыск, работа, линия фронта, и утонуть, разбиться о скалы, захлебнутся чистейшей водой. Мощно гребет человечище, вот уже камни стеной. Как выбираться на сушу? Дно… Можно встать… нет, сносит. «Держись!», – кричит человек. Загорский вцепился в корягу. Корень, торчащий из камня, его обхватил Ростислав и обернулся. Спасший его, сам не сумел, его уносила волной. Лицо! Знакомое до судорог лицо, в его фотографию Загорский ежедневно всматривался три последние месяца, это его запястья ковал наручниками на Черниговщине. Бардин плывет, гребет, но теряет силы, сносит его на речные пороги. Рука вверх-вниз, вторая вверх-вниз. Жестокое журчание озлобленной воды. Бардин пропал из виду. Загорский подтянулся по древесной коряге, выкатил тело на шершавую отмель и лежал бесконечно долго на живительном мелководье.

Выполз на гальку, снял обувь, еще немного полежал, подышал с несказанным удовольствием, слушая шум взбесившейся речки. Потом забрался на обрывчик, сорвав два ногтя на ноге, залез в лес и пошел в сторону бывшей переправы, сутулясь от озноба. Шебутная птаха на верхушке кедра выводила соло похожее на джаз, на композицию знакомую Загорскому еще с довоенных времен. Хвойные ветки нахально хлестали в лицо, радуя Ростислава – больно, так значит, не умер. Никакой тропинки здесь не было, пробирался по зарослям и дышал. Какое это счастье – просто дышать. Если бы воевал, если бывал на переднем краю, то близость смерти, надо думать, не поразила бы, но сражаться с врагом не пришлось. С другой стороны и в оперативной работе были случаи явного риска для жизни. Не впечатляло. А здесь… никогда такого страха не испытывал.