В это время к нему подошла Алена, вполголоса, но яростно сказала:

– Слушай, как ты там? Ирис! Ты хотел повидаться? Сколько хочешь! Хочешь живи у нас сколько надо! Пейте, вспоминайте! Развеселишь Тараса хоть на минуту, так и хорошо. Хочешь так? Будем рады. Только не надо нас жалеть!! Нам это не надо и хватит. И меня не жалей! Понял? Не смей меня жалеть!!! Я самая счастливая в мире! Не смей меня жалеть!

Ырысту пьяно икнул и неожиданно повалился на колени

– Прости меня! Прости, пожалуйста. – молитвенно произнес он.

– Перепил? – Алена сделала шаг назад.

– Прости за всех… за себя… за то, что немцы, то что здесь, прости. За то, что думал плохо про тебя, прости.

– Дурак! – ласково сказала Алена. – Я тебе на полу постелила, ляж, проспись.

Она ушла, Ырытсу, стоя на коленях, выдернул тонкую травинку, разломал ее на несколько частей, а потом ушел отсыпаться в старую баньку, дверь в которую висела на одной петле, а в темноте предбанника таилась комариная засада.

Утро застало Бардина, пьющим воду из тазика. Мыльный вкус слегка, зато холодная. Ырысту вышел из бани, осмотрел дверь, слетевшую с петли. Разогнал солому в бочке, поплескал на лицо, босыми ногами прошлепал к крыльцу, на котором стояла Алена в платье и тапочках, в руке она держала огромного размера сапоги.

– Доброе утро, – пропел Ырысту.

– Доброе, – отозвалась Алена. – Под ступенькой чекушка, если опохмелится, то возьми.

– Золотая ты женщина!

– На работу пошла. Тараса не буди пока.

Когда Алена ушла, Ырысту достал маленькую бутылку с бухлом, отнес ее в огород, бросил в бочку охлаждаться, возле баньки надел сапоги и заглянул в сарай. Не по-хозяйски, бардак, груды барахла. «Напихано невпихуемое», – проворчал Ырысту, вытащил литовку из-под шалаша ржавых инструментов. Обнаружил грабли, потом, взяв в обе руки орудия труда, подошел к калитке, вышел со двора и принялся косить крапиву.

Срезанные бодылины отгреб подальше, осмотрел забор. «Тут делов-то!», – сказал Ырысту и услышал сзади: «Здравствуй!». Вчерашняя женщина из избы на околице шла по дороге, перепрыгивая колдобины.

– Тебя как звать-то? – Ырысту оперся на грабли и приосанился.

– Галина.

Ырысту представился сам, попробовал игриво пошутить, чего женщина не поддержала и поспешила уйти. Понятно: Галина не дружит с семейством Хилюк.

Бардин сходил в сараюшку, где взял охапку других инструментов, вернулся и приступил к починке ограды.

Тарас, выйдя на улицу, увидел гостя, проворно роющего яму.

– Здорово.

– Доброе утро, – сказал Ырысту, ставя в яму заборный столбик. – Глянь оттуда, оцени. Ровно?

– Малёха к себе… от себя… чуть влево. Есть.

– Иди, придержи.

Тарас уперся в столбик, Ырысту забросил в яму земли, сверху – камней, еще земли, велел другу утаптывать, ноги-то работают, нечего волынить.

Прибив горизонтальную жердину, Бардин поинтересовался насчет гвоздей – имеющихся маловато.

– Не знаю, – ответил Тарас. – Надо у этой спросить.

– Хозяин! – саркастически протянул Ырысту.

– Я так-то воевал!

– Ты так-то больше года дома.

Тарас был видно согласен. И скорее всего его злость на жену росла в том числе и из тех обстоятельств, что он не может выполнять свои мужицкие обязанности. Не мужские, с которыми все нормально, а мужицкие, хозяйские. Спасала Тараса самоирония.