Ллевелис, который в cильнейшей степени был интегрирован в общество, а проще сказать — Ллевелис, нос которого всегда торчал в щели всякой неплотно прикрытой двери, брался время от времени просвещать Гвидиона, чтобы тот не погрузился однажды насовсем в глубину своих мыслей.

— Ты деревенщина, — говорил он, усевшись напротив Гвидиона на постель и вырывая у него книгу по медицине. — У тебя нет ни манер, ничего. Что ты сказал вчера прекрасной Рианнон, когда она спросила, будешь ли ты ходить к ней на факультатив по хоровому пению? Ты сказал ей «угу». «Угу»! Это при том, что всякий валлиец мечтает петь хором и всякий вообще смертный мечтает видеть по субботам доктора Рианнон!

Действительно: школьный хор, под издевательские комментарии МакКольма, утверждавшего, что валлийцы вообще не умеют петь не хором, по-прежнему собирался по субботам в башне Парадоксов.

И поскольку Гвидион молчал, Ллевелис продолжил допекать его с другой стороны:

— Ну, и как тебе Змейк, правая рука Кромвеля? — сказал он. — Нет такого ощущения, что он немножечко, самую малость… жесток? Боже, какое прошлое! Представляешь, каково ему это вспоминать?..

Гвидион, не вступая в спор, сказал энглин:

— Как? — остолбенел Ллевелис.

— Доктор Мак Кехт убил своего сына Миаха, — повторил Гвидион, уже прозой, и выхватил у замешкавшегося Ллевелиса свою книжку.

— За что? — только и выдавил ошеломленный Ллевелис.

— Не знаю, Ллеу, ей-богу. Знаю только, что Миах тоже был врач, медицине учился у Мак Кехта и был убит собственным отцом. Так, по крайней мере, в «Большой медицинской энциклопедии», — обьяснил Гвидион, грызя перо и снова погружаясь в чтение. — Да, тебя, кстати, искали и Керидвен, и Морвидд, и обе явно не за делом. Вот где Эсхиловы страсти. А ты говоришь — Мак Кехт.

— А ты столько времени занимаешься у него, — ты ничего такого за ним не замечал? — встревоженно спросил Ллевелис.

— Замечал, — отвечал Гвидион, не отрываясь от странички, где была схематично нарисована овца.

— Что такое?

— Сегодня он принимал при мне пациентов, — вздохнул при одном воспоминании Гвидион. — Он гениальный диагност.

К Кармартену подбиралась ночь. Посреди западной четверти врезалась в небо еще позолоченная солнцем Башня Стражей, но она была самая высокая в школе и ловила последнее солнце, тогда как небо над Кармартеном становилось отчетливо закатным, и спадало оживление на городском рынке. Старшие студенты, усевшись на крыше, формировали из облаков готические замки и пускали их плыть куда глаза глядят. Полчаса, час — и башня Невенхир уже не ловила отблесков света, и профессор Мэлдун у себя на верхней площадке готовился к уроку астрономии и, напевая, начинал протирать телескоп.

Где-то играли в метаморфозы, — из распахнутого окна одной из населенных студентами башен неслось: «Я был кувшином вина на темной картине голландской, я был дождем на стекле, письмом в руках у субретки, десятки лет пролежал браслетом в зарытом кладе, я жил и рыбой глубин светил во тьме океана…», «Я гребнем у ведьмы был и связкой душистой перца, я был зерном в жерновах, поистине это было, я был бубенцом шута, монетою полустертой, я смертным трепет внушал, кометой повисши в небе…»