Теперь он поднимает глаза на Ивонну, человека, которому университет за деньги поручил разбираться в его проблемах.

В январе покончил с собой мой друг, говорит он. Одноклассник.

Как печально. Я тебе сочувствую, Коннелл.

В принципе, после выпуска мы почти не общались. Он учился в Голуэе, я здесь, все такое. Наверное, я чувствую себя виноватым за то, что вроде как бросил его.

Я понимаю, говорит Ивонна. Но как бы ни грустно было потерять друга, в том, что с ним случилось, нет твоей вины. Это его решение.

Я даже не ответил на его последнее сообщение. В смысле это было очень давно, но тем не менее я не ответил.

Да, я понимаю, это очень тяжело, конечно же, тебе очень тяжело. Ты считаешь, что упустил возможность помочь другу в трудную минуту.

Коннелл молча кивает, трет глаз.

Когда кто-то близкий совершает самоубийство, совершенно естественно задаваться вопросом, не мог ли я ему чем-то помочь, говорит Ивонна. Я уверена, что все, кто знал твоего друга, теперь так же мучаются.

Другие хотя бы попытались ему помочь.

Это прозвучало агрессивнее и жестче, чем Коннелл рассчитывал. К его удивлению, вместо ответа Ивонна просто смотрит на него сквозь стекла очков и щурит глаза. Кивает. А потом берет со стола листы бумаги и деловито ставит перед собой.

Я, видишь ли, просмотрела анкету, которую ты для нас заполнил, говорит она. Скажу честно, Коннелл, то, что я тут вижу, меня тревожит.

Понятно. Правда?

Она перебирает листы. Он видит первую страницу, которую надорвал ручкой.

Это называется шкала депрессии Бека, говорит она. Полагаю, ты разобрался, как она устроена: за каждый ответ начисляются баллы от нуля до трех. Человек вроде меня наберет, скажем, от нуля до пяти баллов, а человек в состоянии легкой депрессии – пятнадцать или шестнадцать.

А, говорит он. Понятно.

А ты набрал сорок три балла.

Да. Понятно.

А значит, мы имеем дело с достаточно серьезной депрессией, говорит она. Как тебе кажется, это совпадает с твоими собственными ощущениями?

Коннелл снова трет глаза. И выдавливает из себя негромкое: Да.

Я вижу, что у тебя крайне негативное самоощущение, посещают мысли о самоубийстве. У нас принято к этому относиться всерьез.

Понятно.

После этого она начинает описывать варианты лечения. Говорит, что ему нужно сходить к университетскому терапевту, обсудить возможность приема препаратов. Как ты понимаешь, я выписывать рецепты не имею права, говорит она. Ему делается не по себе, он кивает. Да, это я знаю, говорит он. И продолжает тереть глаза, их саднит. Она предлагает ему стакан воды, он отказывается. Она начинает задавать вопросы про семью, про мать – где она живет, есть ли у него братья и сестры.

А девушка или друг на данный момент имеются? – спрашивает Ивонна.

Нет, говорит Коннелл. Сейчас совсем никого.

Хелен приехала с ним в Каррикли на похороны. Утром перед службой они молча одевались у него в комнате, сквозь стену доносилось гудение фена Лоррейн. Коннелл надел свой единственный костюм, который купил в шестнадцать лет к первому причастию двоюродного брата. Пиджак стал узковат в плечах – он почувствовал это, когда поднял руки. Ощущение, что он ужасно одет, было неприятным. Хелен сидела перед зеркалом и красилась, он встал сзади, чтобы завязать галстук. Она подняла руку, дотронулась до его лица. Очень хорошо выглядишь, сказала она. Его это по непонятной причине разозлило, как будто она сказала что-то совершенно бесчувственное, пошлое, – он не ответил. Тогда она уронила руку и пошла надевать туфли.