А чего Марианна так рано ушла? – говорит Лоррейн.

Не знаю.

Ты поэтому такой смурной?

Ты что имеешь в виду? – говорит он. Хочешь сказать, я по ней сохну, что ли?

Лоррейн разводит руками – в смысле понятия не имею, а потом откидывается на спинку стула и ждет, когда закипит чайник. Она его смутила, и накатило раздражение. Чего только не было между ним и Марианной, а ничего хорошего не получается. Результат один – смятение и страдания. Что бы он ни делал, помочь Марианне он не в состоянии. Есть в ней что-то пугающее, как будто внутри у нее – провал, пустота. Ты словно ждешь прибытия лифта, двери открываются, а там – ничего, лишь страшная темная пустота шахты, уходящая вниз, в бесконечность. Марианне не хватает какого-то базового инстинкта, самозащиты или самосохранения, того самого, который делает других людей понятными. Склоняешься к ней, ожидая сопротивления, и все перед тобой просто берет и рушится. Тем не менее он готов в любой миг лечь и умереть за нее – это единственный известный ему о самом себе факт, заставляющий чувствовать себя стоящим человеком.

Случившееся сегодня видится ему неизбежным. Он знает, как может представить это другим – Ивонне, или даже Найлу, или другому воображаемому собеседнику: Марианна – мазохистка, а он, Коннелл, – этакий славный парень, он не станет бить женщину. Действительно, если не вдаваться в подробности, именно это и произошло. Она попросила ее ударить, а когда он сказал, что не будет, она не захотела дальше заниматься сексом. Вот только почему, несмотря на верность фактам, такое изложение кажется ему подтасовкой? Какого элемента тут не хватает, какая из рассказа изъята подробность, способная объяснить, на что они оба так болезненно среагировали? Ему понятно, что все это как-то связано с историей их отношений. Он еще со школьных времен осознает свою власть над ней. Об этом говорит то, как она отвечает на его взгляд, на прикосновение руки. Как она краснеет и замирает, будто ожидая, что сейчас прозвучит приказ. Он без всяких усилий помыкает человеком, который остальным кажется совершенно неприступным. И он страшится утратить это влияние, как боятся потерять ключ от пустующего жилья, оставленного «до будущих времен». Более того, он культивирует эту власть и сам об этом знает.

Что им теперь остается? Похоже, полуотношения для них невозможны. Слишком уж много между ними всякого произошло. Так что же – всему конец, они друг другу никто? Что это вообще значит – быть ей никем? Можно, конечно, избегать встреч, но, как только он увидит ее снова, пусть это даже сведется к обмену взглядами в лекционной аудитории, в этом взгляде обязательно окажется какой-то смысл. Да он, собственно, и не хочет такого развития событий. Он совершенно искренне хотел умереть, но никогда не хотел, чтобы Марианна о нем забыла. Единственная часть собственного «я», которую он хочет сберечь, – это та часть, которая находится внутри ее.

Закипает чайник. Лоррейн смахивает разложенные в ряд шпильки в ладонь, сжимает их в кулак, сует в карман. Потом встает, наливает себе чашку чая, добавляет молока, ставит бутылку обратно в холодильник. Он следит за ее движениями.