Не знаю, зачем ей сохранять ребенка, говорит он. Она что, из тех, кто против абортов?
Тебе кажется, это единственная причина, по которой женщины рожают детей, да? Из-за своих отсталых политических взглядов?
Ну, насколько мне известно, с отцом ребенка она рассталась. И кажется, даже не работает.
Я, когда тебя родила, тоже не работала, говорит Лоррейн.
Он пристально смотрит на сложный красно-белый узор из букв на банке пива – завиток на «В» загибается назад, а потом еще и внутрь.
И ты об этом не жалеешь? – говорит он. Я знаю, ты сейчас станешь щадить мои чувства, но ответь честно. Тебе не кажется, что жизнь сложилась бы удачнее, если бы ты тогда не родила?
Лоррейн смотрит на него в упор, лицо застыло.
Господи, говорит она. Ты о чем это? Марианна беременна?
Чего? Нет.
Она смеется, прижимает ладонь к ключице. Вот и хорошо, говорит она. Господи.
В смысле я так полагаю, добавляет он. А если беременна, я тут ни при чем.
Мама его некоторое время молчит, не отнимая руки от груди, а потом говорит дипломатично: ну, это не мое дело.
В каком смысле – ты думаешь, что я вру? Я тебя уверяю, у нас с ней вообще ничего.
Несколько секунд Лоррейн не произносит ни слова. Он отхлебывает пива, ставит банку на стол. Его безумно злят эти материнские выдумки о том, что они с Марианной – пара, при том что прямо сегодня вечером именно это едва не сбылось, впервые за много лет, но кончилось его слезами в пустой спальне.
Так ты каждые выходные приезжаешь домой, только чтобы навестить любимую мамочку? – говорит она.
Он пожимает плечами: если я тебе мешаю, я не буду приезжать.
Да ну тебя.
Она встает, наполняет чайник. Он тупо смотрит, как она опускает чайный пакетик в любимую чашку, снова трет глаза. У него такое ощущение, что он испортил жизнь всем, кто хотя бы мимоходом испытал к нему добрые чувства.
В апреле Коннелл отправил один из своих рассказов – единственный по-настоящему законченный – Сейди Дарси-О’Шей. Через час по электронной почте пришел ее ответ:
Коннелл, как здорово! пожалуйста, давай опубликуем!
Пока он читал эти слова, сердце стучало сразу во всем теле, громко и мощно, будто какой-то механизм. Ему пришлось лечь и вытаращиться в белый потолок. Сейди была редактором университетского литературного журнала. В итоге он сел и ответил:
Рад, что тебе понравилось, по-моему, печатать пока еще рано, но все равно спасибо.
Сейди мигом откликнулась:
НУ ПОЖАЛУЙСТА!!!
Все тело Коннелла грохотало, будто конвейер. Чужой человек прочел его текст впервые. Перед ним открылась перспектива захватывающего, неизведанного опыта. Некоторое время он ходил по комнате, массируя затылок. А потом написал:
Ладно, давай так, можешь напечатать под псевдонимом. Но пообещай, что никому не скажешь, кто это написал, даже другим редакторам журнала. Ладно?
Сейди ответила:
хаха, какой загадочный, просто прелесть! спасибо, заинька! уста мои запечатаны навеки))))
Рассказ без всякой редактуры был опубликован в майском выпуске журнала. Едва тираж привезли из типографии, Коннелл отыскал экземпляр на факультете искусств и сразу же долистал до нужной страницы – текст был подписан псевдонимом «Конор Макреди». Таких и имен-то не бывает, подумал он. Мимо него шли на утренние лекции студенты – несли кофе, разговаривали. На первой же странице Коннелл увидел две ошибки. Пришлось на несколько секунд закрыть журнал и сделать пару глубоких вдохов. Мимо все так же проходили студенты и преподаватели, даже и не догадываясь о его терзаниях. Он снова открыл журнал, стал читать дальше. Еще ошибка. Захотелось заползти под какое-нибудь растение и зарыться в землю. На этом вся история с публикацией и завершилась. Поскольку никто не знал, что рассказ написал он, отследить какие бы то ни было отклики оказалось невозможно, и ни одна живая душа так и не сказала ему, хороший текст или плохой. Через некоторое время он убедил себя в том, что опубликовали его только потому, что Сейди не хватало материала в номер. В целом мучений от этой истории вышло гораздо больше, чем удовольствия. Тем не менее два экземпляра он сохранил – один в Дублине, другой дома под матрасом.