В первый день на новом месте мы простояли на холоде на перекличке с 5 утра до 4 вечера; у нас под ногами островками уже лежал снег. Это была самая долгая перекличка за всю нашу жизнь в лагере – потому что один из пленников пропал. Воздух был густым от запаха крематория, холода и тумана. Наши ноги окоченели. Мы так и не узнали, кому из пленников удалось сбежать.

Следующие несколько дней мы жили в лагере цыган, над нами нависали крематорий и постоянный страх близкой смерти. Мы не знаем почему, но нас не убили. Возможно, нас спас приказ из Берлина прекратить травить евреев газом. Нацисты не могли не понимать, что проигрывают войну. Может, хотели скрыть следы своих преступлений.

Потом, в начале января 1945 года, эсэсовцы принялись кричать пленникам, заставляя нас выходить на марши:

– Raus! Raus![5] Все на выход! Это для вашей же безопасности.

До нас дошли слухи, что тысячи человек уже отправили в Германию.

– Я никуда не уйду из барака. – сказала я Мириам. – Я не пойду никуда маршировать.

Я понимала, что раз нацисты так с нами обращались, когда побеждали в войне, повышения уровня комфорта при их поражении ожидать не стоило. И мы остались.

К моему удивлению, никто за нами не пришел. Нацисты так торопились поскорее всех увести и не стали проверять все бараки. Некоторые близнецы остались с нами, в том числе дочки мадам Ченгери и она сама. Я еще не знала, сколько человек тоже спрятались в лагере.

На следующее утро мы проснулись и поняли, что пропустили перекличку. Мы обнаружили, что все нацисты ушли… по крайней мере, так все выглядело. Не было охранников, не было эсэсовцев, не было доктора Менгеле.

Не описать, какую радость мы испытали! Нацисты ушли! Мы остались сами по себе. Я попыталась запастись едой, водой и одеялами, чтобы мы с сестрой могли выжить.

Один из пленников вырезал дыру в стене колючей проволоки, чтобы мы могли переходить из одного лагеря в другой. Я и две другие девочки отправились на поиски необходимых вещей. Мне были очень нужны ботинки. Я все еще носила те, в которых приехала в Освенцим, их подошва почти полностью оторвалась. Я обмотала их веревкой, но ходить все равно было непросто. Обувь Мириам была в лучшем состоянии, потому что она редко выходила из барака – оставалась охранять наши вещи, пока я ходила «организовывать».

Мы с девочками добрались до здания, в котором нацисты хранили обувь, одежду и одеяла, отнятые у пленников. Здание было большим и называлось «Канада», возможно, потому что нацисты видели Канаду страной изобилия. Кипы вещей доходили до потолка. Я перерыла все ботинки, которые там были, но ни одни мне не подходили, так что я взяла те, которые были велики на два размера, подложила внутрь тряпки и повязала нитками. Теперь ноги хотя бы не мерзли. Я взяла пару пальто и одеял и отнесла все это в барак.

Однажды днем я отправилась на кухню, чтобы найти еды. Пара детей и взрослых, которые тоже остались, уже были в кухне и разбирали хлеб.

Когда я набрала четыре-пять буханок, раздался странный звук, будто от машины. Раз нацистов больше нет, чья это машина?