В первые две недели моего отсутствия Мириам не водили в лабораторию. Ее держали в изоляторе под круглосуточной охраной эсэсовцев. Сначала Мириам не знала, что со мной происходит, но потом, видимо, почувствовала, что они чего-то ждут. Когда стало ясно, что я не умру, как ожидал Менгеле, Мириам отвели в лабораторию и сделали инъекцию, после чего она заболела. Цель инъекций была подавить развитие почек, чтобы они навсегда остались размером, как у десятилетнего ребенка. Мы так и не узнали в чем была цель эксперимента над Мириам.

Но я узнала, что по плану Менгеле я должна была умереть от той инъекции. Доктор Миклош Нисли, еврейский пленник и врач-патолог, опубликовал свидетельства о том, как Менгеле приказывал патологам проводить вскрытия трупов близнецов, которые умерли с разницей в несколько часов, ведь это было уникальной возможностью оценить воздействие заболевания, сравнив практически идентичные здоровый и зараженный организмы. Если бы я умерла в лазарете, Мириам тут же отвели бы в лабораторию и убили уколом хлороформа в сердце. Одновременные вскрытия трупов помогли бы сравнить мои больные органы с ее здоровыми. Если органы представляли какой-то научный интерес, Менгеле изучал их самостоятельно и отправлял в Антропологический институт в Берлин-Далеме; на таких посылках значилось: «Военный материал – первой необходимости».

Но я, десятилетняя девочка, победила Менгеле, помешав его эксперименту. И теперь я должна была помочь сестре поправиться. Я не могла ее потерять. Вот и все. Как это сделать – уже другой вопрос.

Мы никогда не знали, что будет завтра в Аушвице-Биркенау. Каждый день надо было бороться за выживание. Мириам была очень больна, и мучала ее не только дизентерия. Хотя дизентерией страдали все, я в том числе, Мириам потеряла волю к жизни. Я должна была как-то ей помочь. Отчасти она так страдала из-за инъекций, которые ей сделали в мое отсутствие.

В лагере поговаривали, что картошка придает сил и помогает избавиться от дизентерии. Пленные в Освенциме «организовывали» все, что хоть как-то могло помочь выжить. Для нас, заключенных, «организовать» что-то было маленькой победой. Проблема была в том, что я никогда в жизни ничего не крала, кроме одной чашки.

Как-то раз по дороге в душ, куда мы маршировали рядами по пять, как обычно, мы прошли мимо горы посуды. Я выбилась из своего места в середине строя. Подпрыгнула, схватила кружку, спрятала ее в верх платья и быстро вернулась на место, будто ничего и не произошло. Если сопровождающий нас эсэсовец это и заметил, он ничего не сказал.

Были слухи, что всех, замеченных в воровстве, повесят – как и тех, кто попытается сбежать. Нацисты заставляли нас смотреть на повешения, смотреть внимательно – вот что будет с нами, если мы попытаемся сбежать или что-то украдем. Помню, как думала: «Ну да, здесь ведь не жизнь, а сказка. Какой дурак захочет отсюда сбежать?». Я поставила себе цель – во что бы то ни стало раздобыть картошку, чтобы помочь Мириам скорее поправиться. Я не знала, что со мной будет, если я наберусь храбрости и украду картошку, но кроме смерти меня ничто не ждало. Деревянная виселица, где некоторые пленники заканчивали свою жизнь, находилась перед зданием № 11. Даже если мне было суждено оказаться на виселице, я была готова рискнуть – ради Мириам. Я не могла дать ей умереть.