«Я выздоровею, – повторяла я про себя. – Я должна жить. Я должна выжить».

Жажда взяла надо мной власть. Самое странное то, что я даже не помню, как пила воду. Но я точно ее пила, потому что иначе не выжила бы. Даже не помню, как вернулась в палату к соседкам. Но каждую ночь на протяжении двух недель я тащила себя к этому крану.

После того как я неделю пролежала в лазарете, Мириам узнала, что меня там не кормят. Ей рассказала мадам Ченгери, наша старая знакомая. Мадам Ченгери взяла на себя роль посыльного, научившись пробираться из одного барака в другой, чтобы навестить своих девочек. Мириам начала откладывать для меня свой хлеб и передавать его мадам Ченгери, чтобы та доставляла его прямиком ко мне. Представьте силу воли Мириам, десятилетнего ребенка, добровольно отказавшегося от еды на неделю! Маленький кусочек хлеба раз в день спас мне жизнь и усилил мое рвение поскорее вернуться к сестре. Две недели спустя каким-то чудом мой жар спал. Мне стало намного лучше. Однажды я проснулась посреди ночи и увидела силуэт нашей надзирательницы, худой и темный. Иногда она пробиралась в нашу палату по ночам и давала нам немного еды.

– Вот кусок хлеба, – тихо говорила она и клала его мне на кровать. – Если кто-нибудь об этом узнает, меня сильно накажут.

Как-то раз она даже принесла нам с Верой и Тамарой кусок торта с ее дня рождения. Он был такой вкусный, такой сладкий! Мы с жадностью его проглотили, облизывая пальцы и бумагу, в которую он был завернут. Даже в Освенциме в ком-то оставалась человечность.

Но когда я думаю об этом много лет спустя, я не понимаю, почему она не давала мне воды в те первые две недели, когда я была тяжело больна. Вероятно, она пыталась помочь тем, у кого был хоть какой-то шанс выжить.

Я набиралась сил; мне не терпелось поскорее выбраться из лазарета, но температура по-прежнему не спадала до нормы. Доктор Менгеле и его помощники каждый день приходили, чтобы проверить мою температуру. Надо было убедить их, что температура спадала, чтобы меня наконец вернули в барак близнецов. Я составила план.

Вера с Тамарой объяснили мне, как работает термометр. Однажды медсестра, тоже пленница, пришла и положила термометр мне подмышку, сказала зажать его и ждать ее возвращения, и вышла. Я тут же вытащила его, посмотрела, сколько он показывал, легонько встряхнула его и убрала обратно, но глубже, чем нужно, чтобы кончик не прикасался к коже – тогда показатель не изменится. Медсестра вернулась, посмотрела, что показывал градусник и записала это. Мне надо было действовать осторожно, чтобы Менгеле ничего не заподозрил. И это сработало! Три недели спустя меня выписали.

Я наконец смогла вернуться к сестре. Когда мы снова оказались вместе, я почувствовала, что вскоре поправлюсь. Но ее внешний вид меня поразил. Ее глаза казались пустыми, она просто сидела и смотрела в пространство, выглядела очень слабой, безжизненной.

– В чем дело? – спросила я. – Что случилось? Что они с тобой сделали?

– Ничего, – ответила она. – Не спрашивай меня, Ева, я не хочу об этом говорить.

Я знала, что наша разлука сильно ударила по Мириам. Она понимала, что я могу не вернуться; мысль о том, что она останется одна, лишила ее всякой надежды. Она стала тем, кого в лагере называли