На моей памяти Параджанов был также единственным человеком, которому Тарковский что-то подарил, в данном случае свой перстень с алмазом. По словам Тарковского — в Армении, в тюрьме. По свидетельству Катаняна — у него дома, перед отъездом в Италию.
Но, Боже мой, как меня удивило некоторое, мягко говоря, своеобразие заглазных отношений этих двух титанов, ваятелей новых художественных реальностей…
Я виделась с Параджановым на кинофестивале в Роттердаме, когда ему впервые удалось выехать за границу. Он сидел у себя в номере, в толстом байковом нижнем белье и среди всего прочего рассуждал о том, что алмаз в подарке Тарковского оказался фальшивым, заявив до этого журналистам, что он собирается снимать фильм о Рублеве. Некоторое недоумение журналистов по этому поводу он немедленно «рассеял» заявлением: «А что мог рассказать о Рублеве этот мальчик Тарковский? Что он вообще для этого пережил в жизни и не мало ли для этого перестрадал?»…
Повторяюсь, но сам Тарковский глубоко сочувствовал арестованному Параджанову. После знакомства с ним был безусловно и всегда под огромным обаянием его личности… но кроссворды его символики раздражали его, как шифровка, дезавуирующая бездонность подлинного художественного образа.
Тарковский также никогда не отождествлял себя с диссидентами, чурался всякой политики и художников, группировавшихся по общественно-политическому признаку. Недаром он так любил повторять, что «люди собираются вместе только, чтобы какую-нибудь гадость совершить». Потому он так не любил «все эти фиги в кармане». Тарковский был рыцарем «чистого искусства», считая его равно далеким от повседневности и политических склок. Хотя…
Удивительно, но эскапизм ему тоже был несвойственен. Он всегда оставался русским патриотом (вне вульгарности этого термина), полагавшим себя вполне серьезно «советским художником», то есть прямые «антисоветские» настроения были ему чужды. К тому же в своих общественных воззрениях он был слишком интеллигентен, чтобы только восхищаться западной цивилизацией.
Положа руку на сердце, за 20 лет работы с Тарковским я могу припомнить лишь отдельные фильмы его коллег из родного Отечества, которые бы ему понравились. Упоминавшийся уже Иоселиани занял особенно прочное место в его ценностной шкале только после фильма о французских пастухах, который он увидел на фестивале в Роттердаме. Он очень высоко оценил «Одинокий голос человека» Сокурова. Более ни одной из его художественных картин он уже не увидел. Кроме того, помнится, что ему понравился фильм Германа «Двадцать дней без войны». Вот и все. О резкой перемене точки зрения Тарковского на фильм Панфилова «В огне брода нет» я уже писала, потому что поначалу фильм ему очень понравился.
На самом деле я думаю, что вкус его менялся по мере развития собственной эстетики, а потому с течением времени некоторые имена исключались из списка любимых, а иные вписывались. Не только из области кино. Интересно, например, что вначале Андрей называет образцом чистейшего искусства «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля. Однако, после того, как «Андрей Рублев» решается им в форме фрески, без традиционного главного героя и вне обычного сюжета, то Рафаэлю решительно предпочитается Карпаччо, в чьих композициях нет места главному персонажу.