Зеленые глаза Холдена блеснули в темноте, как будто в них отразились те же мысли, а затем он оторвал взгляд и продолжил свой путь по коридору.

Я последовал за ним в спальню, которая принадлежала маленькому мальчику, с кроватью в форме гоночной машины, игровой приставкой и телевизором с плоским экраном. Холден принялся играться с моделью самолета, стоявшей на детском комоде, как будто это была реликвия из чужого и не понятного ему мира.

– С самого начала было ясно, что я не собираюсь остепеняться и жениться на милой девушке, чтобы продолжить наш род. Я был тасманским дьяволом, родившимся на стекольной фабрике. Они пытались сделать все, чтобы «вылечить» меня, посылали к психиатрам, в исправительную школу… Угрожали отречься от меня, но я никогда не относился к их словам серьезно. А потом они пришли в отчаяние.

– В смысле? – спросил я, не уверенный, что хочу услышать ответ.

– Они отправили меня на конверсионную терапию на Аляску, на шесть месяцев, – произнес он на одном дыхании.

– Конверсионная терапия, – пробормотал я, чувствуя тошноту. – Это дерьмо еще существует?

Он кивнул. В песне, игравшей по всему дому, пели о жизни, несмотря на приливные волны, церковные приходы и библейские наводнения.

– Сколько тебе было лет?

– Пятнадцать.

– Боже.

Холден осторожно поставил самолетик.

– После Великого эксперимента на Аляске они ожидали, что я триумфально вернусь в мир гетеросексуальным мальчиком. Вместо этого я был готов отключиться.

У меня по всему телу пробежал холодок.

– Отключиться?

– Я заперся в своей комнате с блокнотами, ручками и литрами выпивки, готовый напиться до беспамятства. Это не входило в планы мамы и папы. Подумай только, что могли написать в прессе! Поэтому они отправили меня на год в швейцарскую лечебницу.

В животе было такое ощущение, будто я проглотил глыбу льда.

– Конверсионная терапия прошла настолько ужасно, что тебе понадобился год в учреждении, чтобы восстановиться?

– Если в двух словах.

Он произнес это легко, но я вспомнил, как он подначивал Фрэнки ударить его осколком в сердце на вечеринке у Ченса. Холден тогда посмеялся, но это не было игрой. В тот момент он говорил серьезно. Меня охватило безумное желание защитить его от того, что уже произошло.

– Что, черт возьми, они с тобой сделали на Аляске?

Холден нахмурился, как будто мое беспокойство его нервировало. Или смущало. Прежде чем ответить, он потянулся за своей фляжкой и сделал большой глоток.

– Ты не захочешь услышать подробности. Достаточно сказать, что это не сработало. Мое и без того хрупкое психическое здоровье пошатнулось, но конверсионная терапия провалилась. Да и с чего бы ей не провалиться? Невозможно изменить фундаментальную сущность человека. Можно только попытаться подавить ее стыдом и чувством вины. Или попытаться утопить в жестокости. Но я победил. Остался самим собой. К сожалению, холод остался тоже.

– Проклятье.

Холден снова нахмурился, увидев мою реакцию, и отвернулся.

– Но все это уже дела минувших дней. Я выжил, спланировал свой выход из лечебницы, и вот я здесь.

И вот он здесь. В моей школе, в моем пространстве, в моих мыслях. Незваный гость в моем идеально упорядоченном выдуманном мире, прогуливающийся по его воображаемым стенам, чтобы показать, насколько хрупкими они могут быть… если я ему позволю.