Дверь распахнулась.

– Милая! – воскликнула мама, смеясь и заключая меня в долгие, теплые объятия. Потом она обняла Бекетта и чмокнула его в щеку. – С Рождеством, дорогой!

– С Рождеством, миссис Росси, – сказал Бекетт. – Я хотел бы познакомить вас с моими родителями, Роем и Мэри Гудвин.

Мои глаза снова защипало на ветру. Раньше я старалась не плакать ни при каких обстоятельствах, опасаясь того, что меня накроет волна боли. Теперь же я могла зарыдать на пустом месте. Боль можно подавить, но счастье не знает никаких границ. Оно вырывалось из меня, независимо от моих желаний.

Да я и была не против.

Все мои родственники толпились в дверях и в холле, обнимая Гудвинов и пожимая им руки. Мама радовалась пуансеттии, а папа, открыв рот от изумления, изучал этикетку на бутылке чистого солодового шотландского виски, которую ему преподнес Рой.

– А это миссис Сантино, – сказал Бекетт, помогая старушке подняться по ступенькам.

Мама поприветствовала ее на итальянском, и миссис Сантино выпалила последовательность слов, смысл которых я не разобрала. Но для тетушки Люсиль и моих бабушек они прозвучали словно пароль, свидетельствовавший о том, что миссис Сантино была одной из них. Они набросились на нее, треща, как сороки, и затянули в свою компанию. Послышались новые жалобы на суставы, холод и рецепты. Отголоски их слов доносились до нас все тише – женщины отправились на кухню, чтобы убедиться, что никто не испортит соус.

В этом году рождественский ужин был совершенно не таким, как в прошлом. Мы все помнили про Розмари, но больше не старались спрятать эти воспоминания. Мы рассказывали истории и смеялись, а пару раз немного поплакали. Я знала, что мои родители – особенно мама – так и не смогли перевернуть эту страницу, но разве это вообще было возможно? Я смотрела, как улыбка то появляется на маминых губах, то исчезает с них – мысли и воспоминания тянули ее в разных направлениях. В какой-то момент она сказала, что, по ее мнению, пришла пора поменять занавески.

Когда она вышла в ванную, я схватила портфолио, лежавшее у моих ног под столом. Бекетт сжал мою ладонь и поцеловал меня.

– Люблю тебя, – сказал он.

– И я тебя люблю.

Я ждала маму в коридоре перед дверью в ванную. Она вышла, вытирая глаза, а увидев меня, улыбнулась дрожащими губами.

– Праздники никогда не будут даваться мне легко, – сказала она. – Может быть, станет только немного легче.

– Я знаю.

Я открыла портфолио дрожащими руками и вытащила оттуда маленький рисунок, на котором были изображены Розмари и я. Маленькие сестренки, купающиеся в золотом свете и держащие в руках шарики своих любимых цветов. Я нарисовала себя совсем маленькой. Чтобы быть для Розмари лучшей подругой, а не только сестрой.

Мамины руки тоже дрожали, пока она вглядывалась в эту небольшую картину.

– Вот так я вижу ее. Нас. Вместе, – проговорила я. – И это мне помогает. Я подумала, вдруг этот рисунок поможет тебе тоже увидеть ее такой.

Мама поднесла руку к губам. На ее глаза навернулись слезы.

– Зельда…

– С Рождеством, мама.

Она притянула меня к себе и заключила в долгие объятия. Все годы, которые я, терзаемая виной, провела вдали от ее рук, стерлись навсегда.