– Осторожнее, машины едут, – сказала я, придерживая коляску рукой. Сэм протянул ручки к Вайолет; ему хотелось выбраться наружу. Я поднесла к губам стакан с чаем. Слишком горячо. Теплый пар согрел щеки. Вайолет смотрела на меня, будто собираясь о чем-то спросить. Когда мы перейдем? Может, вернемся и купим пончик? Я подула на чай, поставила стакан в держатель на ручке коляски, погладила Сэма по голове, словно напоминая – мама рядом. Потом взглянула на Вайолет и снова взяла стакан с чаем.

Вдруг она вынула руки из карманов, потянулась ко мне и резко толкнула под локоть. Горячая жидкость обожгла шею, потекла вниз.

– Вайолет! Что ты наделала?

Я схватилась за обожженную грудь. Коляска с Сэмом покатилась на проезжую часть.

Никогда не забуду, как Вайолет на меня смотрела.

Я по звуку поняла, что произошло.

Коляска смялась в лепешку.

Сэм умер надежно пристегнутым.

У него не было времени подумать обо мне или удивиться, куда я подевалась.

Помню крошечное изломанное тельце в темно-синем полосатом комбинезоне. Я тогда еще подумала, что мне придется забрать кролика Бенни домой без Сэма, и прикидывала, как вытащить игрушку из груды покореженного хлама, потому что Сэм вечером без него не заснет.

Я потрясенно смотрела на заниженный бордюр и желобок рядом с тротуаром. Почему коляска не остановилась? Вчера светило солнце, лед растаял, дорога была сухая. Мне каждый раз приходилось с усилием выталкивать коляску из этого желобка, я точно помню. Или нет?

Я перевела взгляд на Вайолет. Когда я выронила стакан, она схватилась за ручки коляски. Я видела ее розовые варежки за мгновение до того, как коляска выкатилась на дорогу. Ярко-розовая шерсть на черной резине. Я закрыла глаза и потрясла головой, стараясь прогнать виде́ние.

Не помню, что было дальше. Не помню, как мы очутились в больнице. Не помню, как я смотрела на Сэма, как прикасалась к нему. Наверное, я высвободила его из-под обломков коляски, сидела с ним на холодном асфальте и целовала, надеясь вернуть к жизни.

А может, я просто стояла на тротуаре и в оцепенении смотрела на желобок.

За рулем внедорожника была женщина с двумя детьми такого же возраста, как и мои. Она честно ехала на зеленый свет. При виде коляски водители, едущие в другую сторону, ударили по тормозам, а она не успела. О чем она думала в тот момент? Может, пела вместе с детьми или отвечала на их бесчисленные вопросы. Или улыбалась своему малышу в зеркало заднего вида. Или, слушая детские вопли, мечтала оказаться где угодно, лишь бы не здесь.

Мне хотелось, чтобы болело сильнее, совсем как в момент гибели Сэма. Иногда боль утихала, будто я умерла вместе с ним. Я часами перебирала его вещи, надеясь, что боль вернется, и плакала от того, что ничего не чувствую. Через несколько дней боль возвращалась, однако в результате становилось намного хуже. Аромат бананового кекса, доносившийся из соседнего дома, вгонял в ступор – я ощущала запахи, у меня текла слюна, у соседки все хорошо, раз она решила с утра испечь детям банановый кекс. Я была в оцепенении: из-за нехватки боли я испытывала именно блаженное оцепенение. Позже я буду молиться, чтобы это ощущение вернулось ко мне. Несмотря на то что боль приносила некоторое удовлетворение, я знала, что не переживу ее.