Кончилась их халява.

На нашем столе — гора печенья, куча банок сгущенки, несколько батонов полукопченой колбасы. Под столом, за ящиком — пара пузырей водки.

Сала нет — в этом году с Украины никого не набрали. Не дает больше самостийная держава своих граждан нам, москалям. Весь призыв с Урала и Поволжья.

Раньше мне казалось, что на Урале живут крепкие, могучие люди. Закаленные суровым климатом и жизнью. Но взглянул на марширующую в столовку карантинную роту, и стало ясно — если на Урале богатыри и есть, то в армию они почему-то идти не спешат. Духи, как один — тощие, маломерные. Плечи узкие, шейки тоненькие. Про таких говорят — соплей перешибешь.

Я вспоминаю гигантов Рыцка и Зуба, толстого и сильного Конюхова, от чьих фофанов гудела голова, сержанта Костенко с фактурой племенного быка, культуриста Саню Скакуна, и даже нашего некрупного, но жилисто-мускулистого Бороду. Могучий Вася Свищ дослуживает последние полгода. Да и у нас в призыве хватает впечатляющих людей — Сито и Череп из роты МТО, или вон Костюк наш как заматерел, черпаком став. Кица, тот тоже, похудев поначалу, опять в толщину пошел:

Может, и эти откормятся, когда послужат немного?..

Хотя вряд ли. Со жрачкой у нас херово. В апреле вообще кормили одной квашеной капустой и хлебом. На завтрак капусту подавали обычную, на обед — вареную, а на ужин, ее же, капусту, только жареную. Из хлеба пару недель вообще одну чернуху жрали. Воротили морды поначалу, потом точили, куда денешься.

Удивляют солдаты, которых переводят иногда к нам с Байконура. Те не только капусту уминают, а еще и за добавкой бегут. Едят они странно — наклонясь над тарелкой, быстро-быстро черпая ложкой. Левой рукой огораживают тарелку, словно боясь, что отнимут.

Их там, у казахов, похоже, вообще не кормили.

В чипке голяк полный, даже пересохшие «полоски» раскупили давно, а завоза все нет.

Спасает одно — хозяйственный сектор в военгородке, «шанхай». Куча сарайчиков и гаражей с погребами.

Осторожно подворовываем оттуда по ночам, не наглея. Если есть деньги, а с уходом старых они появились, просим водил закупиться в Токсово или Питере.

Подсобники из полковых чухарей-чумаходов сделались важными людьми, блатными.

Повара-шнурки, вчерашние духи, в силу вошли, ведут себя борзо, наглеют. Могут послать и старых своих — дело неслыханное раньше.

Сам о себе не позаботишься — на казенном харче долго не протянешь. Не самый хороший год для страны. Девяносто первый.

Кица заваривает в банке чай.

— Бля, даже не верится! — говорит он, откусывая прямо от батона колбасы. — Прикинь, мы с наряда сменимся, а в казарме — наши бойцы! Наши!

За окном КПП — яркое солнце. Зеленая ветвь березы, покачиваясь на ветру, шуршит по стеклу.

Настроение у нас приподнятое.

— Кица, ты бойцов будешь ебать? — спрашиваю я друга, открывая банку сгущенки.

Перестав жевать, Кица смотрит на меня несколько секунд.

— Ох, как буду! — наконец, отвечает. — Как и меня в свое время, так и я их. А ты что, нет?

Мотаю головой:

— Не, я не буду. У меня на мужской пол не встает!

Кица замахивается на меня батоном: