Мы с Кувшинкиным выходим и я веду его в спальное помещение.

Костюк, Кица и Секс остаются в бытовке. «Как служба?» — слышу голос Кицы.

Кувшинкин следует за мной и пытается объясниться:

— Товарищ черпак! Товарищ черпак! Вы меня не так поняли: Я:

Поднимаю руку:

— Спокойно, зема! Солдат ребенка не обидит!

Проходим между койками и останавливаемся возле моей.

— Вот эта, — показываю на соседнюю койку, — ничья, пустая. Раньше на ней Пепел спал. На дембель ушел весной этой. Теперь — твоя будет. Рядом со мной. Вот наша тумбочка. Понял?

Боец кивает.

Сажусь на свою койку. Смотрю на напряженное лицо Кувшинкина.

— Ставлю тебе первую боевую задачу!

Боец — весь внимание.

— Завтра же найдешь текст стихотворения «Москва! Как много в этом звуке». Помнишь такое, нет? Лермонтова, «Бородино» читал? В школе плохо учился? Уроки прогуливал, в Москву подраться ездил, да?

Боец молчит.

— Так вот. Найдешь текст и выучишь. Наизусть. И мне будешь перед отбоем рассказывать. Понял? Вместо этой сказочки мудацкой, что в карантине учил: Учил ведь сказочку?

— Да. Так точно.

— Ну, значит, и про Москву выучишь. Будем прививать тебе любовь к столице нашей великой Родины через искусство. Съебал!

Кувшинкин убегает.

Сбрасываю сапоги и заваливаюсь на койку. Закрываю глаза. Мне кажется, что я вижу свое отражение в одном из кривых зеркал дурацкой комнаты смеха, куда все мы попали бесплатно и на два года.

Отражение мне совсем не нравится.

И здесь, как заметил когда-то Паша Секс, далеко не смешно.

Бойцов к нам пришло всего шесть человек. Кроме виденных мной четверых, на следующее утро к построению прибыли еще двое — Новиков и Максимов.

Такое бывает, если приехавшие на присягу родители останавливаются в гостинице военгородка на несколько дней. Командование разрешает солдату проводить время с ними, но обязывает являться на построения.

Максимов родом из Челябинска, высокий и ширококостный, с приплюснутым боксерским носом и накачаной шеей. Это радует — все же не весь призыв плюгавым оказался.

Максимов держится спокойно, приветливо. Сообщает нам свою кликуху — Макс. Спрашиваем его — действительно, боксер, кандидат в мастера.

— Тогда не Макс будешь, а Тайсон! — решаем мы.

Паша Секс радуется:

— Наконец-то дождался! У нас спортзал есть, от Скакуна остался, был тут у нас гигант один: Две груши висят. Сходим как-нибудь, поспарингуем:

Я смеюсь. Паша, хоть и коренастый, ниже Тайсона чуть не вполовину.

Новиков — пермяк, маленький и лопоухий. Впрочем, после карантиновской стрижки наголо все обычно лопоухие. Новиков притащил в казарму два огромных пакета с едой.

Костюк протягивает к ним руку, но его вдруг отстраняет Колбаса. Колбаса старше нас по призыву на полгода.

— Съеби, тебе не положено, — небрежно роняет Колбаса, роясь в пакете. — Сначала всегда старый! — поучительным тоном обращается он к бойцу.

Костюк смотрит на меня.

Я оглядываюсь. Из офицеров — никого. Парахин и Воронцов должны явиться с минуты на минуту, но пока все чисто.

Киваю Костюку.

Тот молча бьет Колбасу кулаком в лицо и тут же добавляет ногой. Носок его сапога попадает Колбасе точно в пах, и сержант, выронив пакет, приседает, а затем и валится на пол.