Нас будут переводить в черпаки.

— Ну что, кто первый и смелый? — гогочет Колбаса и вдруг со всего размаху лупит ремнем об стол. Мы с Пашей вздрагиваем. Звук получается эффектный.

— Иди ты! — подталкивает меня в бок Паша.

Оно и к лучшему — быстрее отделаюсь.

— Что делать-то? — спрашиваю я.

— Ляхай на стол, — широко улыбается Вася, растягивая ремень.

— И считай. Сам, чтоб мы не ошиблись! — добавляет Колбаса.

Я укладываюсь на стол, хватаюсь за края и поворачиваю голову к Свищу:

— Слышь, ты только полегче там: Силы-то у тебя:

Я не успеваю договорить — мою задницу припечатывает бляха Колбасы.

Больно — пиздец!

— Раз! — кричу я.

Еще удар.

— Два!

На пятом боль становится ровной — лишь слышу звучные шлепки и Васино мясницкое «хыканье».

Продолжаю считать:

— Десять! Одиннадцать! Двенадцать!

Все. Двенадцать раз по жопе. По числу отслуженных месяцев.

Все. Я — черпак.

Скатившись со стола, натягиваю штаны. Это зимой, став шнурками, мы бежали прислониться к холодной стене. Черпак боль переносит стойко.

— Молодец, — Колбаса раскуривает сгарету и передает мне. — Держи, помогает. Секс, давай на стол!

Пашка укладывается, и начинает считать удары.

Колбаса и Свищ лупят со всей силы, и мне даже не верится, что только что через это прошел я, и вот теперь почти спокойно курю и наблюдаю за другом.

Наверное, я становлюсь настоящим солдатом.

— Двенадцать! Все! — кричит Паша и живо вскакивает, застегивая штаны. — Бля, Вася, ты зверюга!

Паша осторожно ощупывает свой зад.

— На, — протягиваю я ему сигарету. — Добей, Колбаса сказал, помогает!

Мы все смеемся.

— Я думал, хуже будет. А так — ничего даже пока не чувствую, — говорит Паша, торопливо затягиваясь.

Мы опять смеемся.

Своей собственной задницы я тоже не чувствую.

Вася и Колбаса пожимают нам руки и выходят из ленинской. На пороге Колбаса оборачивается и говорит:

— Теперь можете подшиваться по-черпаковски.

Значит, в несколько слоев, с одним «флажком» по краям — как отслужившим один год.

Сами Вася и Колбаса со вчерашнего дня старые, они подшиваются с двумя «флажками».

И это совсем не мелочь.

И мы, и они — старослужащие.

Мы с Пашей снова в бытовке. Стоя, прилаживаем к воротникам подшиву. Старую, по-шнурковски пришитую было, мы отодрали.

— А кстати, та девчонка, ну, Яна Пережогина: — я продеваю нитку в игольное ушко. — Мне ребята написали, она теперь с парнем одним, с младшего курса: Знаешь, какая фамилия у парня? Не поверишь — Недопекин! Кулинары, бля!

Пашка запрокидывает голову и раскатисто смеется.

У меня то ли дрожат руки, то ли мешает смех — роняю китель на пол и смеюсь вместе с другом.

Все — хуйня.

Главное — худшее позади.

Мы — черпаки.

Сегодня — трудный день. Не КПП, а проходной двор. Дверь хлопает ежеминутно. Куча гражданских снует туда-сюда. Целый день стреляем у них сигареты и жратву. С каждым рейсовым автобусом приваливает целая толпа новых. Папы, мамы, девки иногда, даже бабушки и дедушки.

В части — событие. Молодое пополнение принимает присягу.

Кончился духовский карантин.

Оттопало их стадо по плацу у клуба, под ругань Арсена — тот лычки младшего получил и у духов отделением командовал. Отбегали они свое на полигон и спортгородок.