Застолье началось бурно и дружно – его долго ждали, и все были голодны. Незнакомец, укрывший ее пледом, сидел напротив и смотрел на нее не отрываясь. У него были черные глаза, длинные густые ресницы, яркий, сочный, чувственный рот, ослепительно белые зубы и смуглая гладкая кожа, даже ранние залысины не делали его старше. Белоснежная рубашка из тончайшего шелка была расстегнута на волосатой груди. Через стол Мила чувствовала его запах – свежести от одеколона и хороших сигарет.

Ел он лениво и мало – неспешно пил вино, закусывал мясом, которое он брал руками.

Грузин? Армянин? Чеченец или дагестанец? Было непонятно. Но человек восточный, это понятно.

Милочка смутилась под его настойчивым взглядом, но глаз на него не поднимала. Она недовольно дернула плечом и вышла на улицу.

Народ, сытый и пьяный, высыпал на улицу размяться – перекурить и подышать.

Кто-то пошел гулять по огромному участку, кто-то уединился в доме – благо, он был так велик, что места хватало на всех.

Актриса, любовница Смирновитского, была уже сильно пьяна – раскрасневшаяся и громкая, она что-то рассказывала окружившим ее мужчинам. Милочка подошла к грустному Смирновитскому.

– Переживаешь?

Он мотнул головой.

После выпитого бокала вина осмелела:

– Слушай, Борь! А зачем тебе… ну это все?

– Так получилось. Сначала я очень ее любил. Просто задыхался без нее, от любви задыхался. Знаешь, это страшно бывает – проснешься и нечем дышать. Жить без нее не мог. Спать. Было несколько лет счастья. А потом… Потом она начала стареть, страдала от этого. Бросалась во все тяжкие, чтобы себе доказать, что еще может, что молода и привлекательна. Мучила себя и меня. Я пару раз уходил и все начинал заново. Почти приходил в себя, даже женился. И тут она появлялась снова. И я снова этому не мог противостоять. А теперь… Теперь она здорово сдала. Ну ты же видишь. Поддает и отвратительно выглядит. Ребенка не родила – не захотела. Жизнь была веселой и бурной. Брак с иностранцем. Достаток, по нашим меркам – богатство. Поездки, увеселения. Ну и театр, разумеется. Теперь вот жалеет – понимает, что осталась одна. У немца ее своя жизнь – у него дети и внуки от первой жены. Дом под Бонном. Она туда ехать не хочет – там скучно. А здесь – одна. Есть только я. Кто я ей? Любовник, брат, сын? Я не знаю. Только у нее никого больше нет. И я ее не оставлю. Ты понимаешь?

– А жена? – спросила Милочка. – В смысле – твоя жена?

– Да все привыкли! – Смирновитский вяло махнул рукой. – Жена привыкла, я привык. И она привыкла ко мне – без меня совсем пропадет. Такие дела, Милка… Ну ты не грусти, ты же такая красавица! Вот повезло-то Алешке!

Милочка усмехнулась:

– Может, ты и прав – повезло. Мы расстались с ним, Боря. Почти год, как расстались. – И Милочка, затянувшись сигаретой, отвернулась и посмотрела вдаль.

Мелькнула мысль: она, Милочка, так же одинока, как эта несчастная пьянчужка, Борькина любовь. Только у той есть деньги, положение, и есть Борька…

Вдруг встрепенулась:

– Слушай, Борь! А это кто? – И кивнула в сторону франта с глазами-маслинами. – Вон тот, в белой рубашке? Грузинский князь или торговец гвоздиками с Центрального рынка? А может, подпольный армянский король, торгующий обувью? Или директор ресторана в городе Сочи? Глаз с меня не спускает. Достал.