— Боже! — только и могла она пролепетать. — Боже, боже…

Рорк сел рядом. Повинуясь инстинкту, он не стал прижимать ее к себе, а только положил ей руки на плечи.

— Если не можешь или не хочешь говорить со мной — это твое право. Но с кем-то ты должна поговорить, ты же знаешь!

— Сама справлюсь! Я…

Рорк внезапно так сильно ее тряхнул, что она поперхнулась и ничего больше не смогла сказать.

— Да, но какой ценой?! Неужели ты нарушишь еще одну клятву, если облегчишь душу? Расслабься хотя бы на минутку!

— Не знаю…

Ева вдруг поняла, что боится. Ей казалось, что она расстанется со своим значком, с оружием, с самой жизнью, если отпустит на свободу мысли и чувства. «Но ведь это же глупо!» — сказала она себе и медленно произнесла:

— Та девочка все время у меня перед глазами. Стоит мне закрыть их или расслабиться — не то что на минуту, на долю секунды! — как обязательно появляется она.

— Расскажи.

Ева встала, взяла свой бокал и вернулась на диван. Глоток вина смочил пересохшее горло и немного успокоил нервы. Она предостерегала себя, что усталость изматывает и делает уязвимой, но не рассказать уже не могла.

— Вызов поступил, когда я была в полуквартале от того места. Я как раз только что расправилась с очередным делом, а диспетчер обращался к ближайшей машине. Бытовое насилие — это всегда страшная возня, но я оказалась совсем рядом. Я приняла вызов. Меня встретили соседи — они выскочили на улицу и говорили все одновременно…

Она снова переживала ту кошмарную сцену в мельчайших подробностях.

— А потом появилась женщина в ночной рубашке, вся в слезах. На лице следы побоев, на руке рана… Соседка пыталась ее перевязать, но кровотечение было такое сильное, что я велела вызвать «Скорую». Женщина твердила: «Она у него! Он схватил мою малышку!»

Ева сделала еще один глоток.

— Женщина схватила меня за руку, пачкая своей кровью, кричала, рыдала, требовала, чтобы я его остановила, спасла ее ребенка… Наверное, мне следовало вызвать подмогу, но время было дорого. Я побежала вверх по лестнице. С третьего этажа, где он заперся, доносились его вопли. Он был совершенно безумен! Мне показалось, что я слышу детский крик, но, возможно, это была галлюцинация.

Перед дверью я вела себя как полагается. Соседи сказали, как его зовут, и я обращалась по имени к нему и к ребенку. Когда обращаешься по имени, получается более лично, человек может опомниться… Я назвала себя и предупредила, что сейчас войду, но он все бесновался. Я слышала звон и треск, а голоса ребенка больше не слышала… Наверное, уже тогда я все поняла! Уже взламывая дверь, я знала, что он искромсал ее кухонным ножом!

Ева трясущимися руками поднесла к губам бокал.

— Я увидела море крови. Такой маленький ребенок — и столько крови: на полу, на стене, на нем самом… Кровь еще стекала с его ножа. Девочка лежала лицом ко мне: личико маленькое, глаза голубые, огромные. Как у куклы.

Она помолчала, поставила бокал.

— Он был совершенно вне себя, и мое появление его не отрезвило. Он наступал на меня — весь в крови, с окровавленным ножом. Я взглянула ему в глаза и прикончила его.