Рога задней колонны франков по-прежнему что-то трубили, вероятно, давая сигнал первой колонне, застывшей в ожидании. Веслав, не зная конкретных сигналов, принятых среди франков, и не понимая ситуацию, тоже остановил свой отряд, не решаясь атаковать прежде, чем князь Бравлин выведет пехоту полностью, и подготовит её. Хотя атаковать пехотой конников – это совершенно невероятное дело, тем не менее, пехота способна отвлечь силы первой колонны на себя.

Может быть, воевода Веслав и начал бы бой, но догоняющая его франкская колонна, в отличие от первой, не перестраивалась в боевые порядки, то есть, не разворачивалась по фронту, откровенно не желая произвести обхват трёхсотенной славянской дружины. А это, имея такое значительное преимущество, вполне возможно было сделать, и даже, более того, по всем правилам войны, сделать было необходимо. Поведение франков Веслава смутило, и заставило остановиться. Впечатление складывалось такое, что франки желали переговоров. Но переговоры, как они обычно делали, желали вести под прикрытием своей силы, чтобы диктовать собственные условия. В иной обстановке, когда уже шла бы война, когда от быстроты решений Веслава зависел бы исход сражения, и некому было бы отдать ему приказ, воевода атаковал бы франков с ходу, и постарался бы прорубить в развёрнутом строе коридор, чтобы соединиться со своей пехотой. Сейчас основной дружиной командовал не воевода, а сам князь Бравлин, тоже полководец известный. И Бравлин не послал полки вперёд, только лишь выстроив их под стенами. И не дал команду стрельцам начать отстрел рыцарей, что с высоких стен вполне можно сделать. Следовательно, у князя есть свои соображения, которые Веславу просто недоступны.

Так и замерли противники, ожидая подхода второй франкской колонны. А она приближалась быстро, ведомая высоким рыцарем с красно-синими перьями на шлеме – перьями двух королевских геральдических цветов. Но колонна двигалась не к отряду воеводы, а стороной, огибая и первую свою колонну. Один из всадников авангарда отделился от общего строя, и подскакал к Веславу, остановившись в десятке шагов. Но даже копья в приветствии не поднял.

– Где князь Бравлин? – спросил на плохом славянском языке, но не представившись, и не поздоровавшись, показав собственную неучтивость, граничащую с презрением.

– А кому понадобился наш князь? – спросил воевода специально негромко, чтобы заставить воина приблизиться. – И кто ты вообще такой, бродяга, чтобы спрашивать о нашем князе?

Но тот услышал.

– С ним желает поговорить представитель короля Карла Великого Каролинга пэр королевства граф Оливье.

– Пусть твой граф подъезжает к городским стенам. Только не со всем войском, иначе со стен его встретят стрелами, и тогда уже говорить с князем будет некому. Может быть, князь и соизволит поговорить с ним, может, не пожелает разговаривать и с твоим королём. Я за своего князя не отвечаю. Скачи, бродяга.

Воевода только ответил грубостью на грубость, и не более. Бродягами в те времена называли людей бездомных и безземельных, нищих и вообще всякий презираемый сброд – бродячих музыкантов, акробатов, поэтов и бардов.