– Да, – покивал он головой, – Костик мой сын.

– И все эти шесть лет вы ездили к ней в колонию, навещали, посылали посылки и деньги. И содержали мальчика и его бабушку. Но самое поразительное в этой истории то, что о ваших с Леной отношениях и существовании сына не знал никто в театре и за его пределами тоже, даже Элеонора, кроме, думаю, Зины Осиповны. Но она – кремень, ваши интересы блюдет со всей строгостью. Я права?

– Что ты из меня душу тянешь! – рыкнул на нее Грановский. – Что ты спрашиваешь, раз все уже и так знаешь! Конечно, Зиночка помогала мне сохранять все в тайне. И с поездками в колонию помогала, и с Костиком.

– А потом наша красавица Елена вышла на свободу с приобретенными навыками и большими планами на светлое будущее, но столкнулась с непредвиденными обстоятельствами. Дело в том, что богемный кинотеатральный круг, хоть и кажется несведущему обывателю огромным, на самом деле достаточно узок. Для человека с такой статьей и с такой репутацией вход в этот театрально-киношный круг закрыт, особенно если ты чем-то оскорбил высокую персону из этого самого круга. А Борис Лесков, известный своей долгой, злой памятью, посчитал себя оскорбленным этой девушкой. Ни один худрук, ни один режиссер и уж тем паче ни один продюсер не возьмет работать такого человека. И пришлось Лене, попытавшейся хоть как-то снова зацепиться в актерской среде столицы и потерпевшей полное фиаско, вернуться в родной город. Но не просто так вернуться, а имея в голове четкий план. Первым делом Лена сменила фамилию, взяв девичью своей матери, и вместо Стрельниковой стала Земцовой. А потом обратилась к своему давнему покровителю и отцу ребенка. И думаю, что не простой просительницей пришла она к вам, а уверенной шантажисткой. Я права, Тихон Анатольевич?

– Ну… – протяжно вздохнул Грановский, – не то чтобы она мне угрожала, но намекнула, что Эля может узнать о Костике.

– А вместе с Элей и весь театр, и весь город, и администрация, и все театральное сообщество, – продолжила за него Глафира.

– Ну ладно, – поднялась из кресла Лена, – вы тут развлекайтесь дальше, а я пойду, пожалуй. Мне как-то неинтересно стало слушать инсинуации по поводу меня и моего прошлого. – И уничижительно бросила Грановскому: – Я потом тебе позвоню, Тиша.

– И напрасно, – спокойно заметила Глафира, провожая взглядом девушку. – Пропустите самое интересное.

– Что же? – Та остановилась, одарив режиссера саркастической ухмылкой. – Расскажете, как мы развлекаемся с Тишей в постели, вам и это стало известно?

– К счастью, не владею такой информацией. – Глафира смотрела на нее без всяких эмоций. – Но у меня есть вполне весомые для полиции и суда доказательства того, что Мельниченко убила Элеонору Аркадьевну по вашему принуждению.

Земцова повернулась, посмотрела долгим изучающим взглядом на Глафиру, продолжая снисходительно ухмыляться, и вдруг захохотала в полный голос, запрокидывая голову назад, демонстрируя свои прекрасные зубы и высокую стройную шею.

– Нет и не может быть никаких доказательств, это смехотворно, – веселилась она. – Потому что это полный бред вашей воспаленной фантазии. – И так же резко, как начала, мгновенно оборвала смех, и лицо ее сделалось жестким. – Я подам на вас в суд за оскорбления, клевету и нанесение ущерба моей чести и достоинству. А он, – она резко выбросила руку в сторону Грановского, – подтвердит мои слова, дав свидетельские показания.