Оставив их в клубе, она медленно проехала от Найтсбриджа до Гайд-парк-Корнер, но как раз когда приблизилась к темно-зеленому строению, где, по слухам, кебмены предавались азартным играм, заезжая выпить чаю и перекусить, вдруг решила заглянуть в магазин к Гермионе – посмотреть, что у нее есть. Ведь другого шанса ей может никогда не представиться, «ситуация», возможно, побудила Гермиону устроить одну из ее соблазнительных распродаж.

Распродаж не было, но сама Гермиона была рада видеть Вилли.

– Какой подарок! – воскликнула она обольстительным протяжным голосом, который придавал почти всему, что она говорила, оттенок насмешки. – А я только что вернулась со скучнейшего в мире обеда с Реджи Давенпортом и предчувствовала такой же скучный день, а здесь вы! Что я могу сделать для вас, дорогая?

– Даже не знаю… Я просто заехала осмотреться и развеяться.

– Вы как нельзя более вовремя. У меня совершенно божественная осенняя коллекция, но никто, похоже, и не собирается возвращаться в город, как обычно. Все затаились в деревне по милости мистера Шикльгрубера.

– Кого?

– Гитлера, дорогая. Это его настоящая фамилия, и он когда-то был маляром. Ну кому может прийти в голову воспринимать его всерьез? Мне он кажется начисто лишенным обаяния. – Она щелкнула пальцами, и из глубин магазина сразу же вышла мисс Макдональд. – Вы только посмотрите, кто у нас! Чем бы нам соблазнить миссис Казалет?

– Я могу позволить себе купить только что-то одно, Гермиона.

– Разумеется, дорогая. Можете купить даже половину, если пожелаете.

Полтора часа спустя Вилли вышла из ее магазина обладательницей удивительно стильного маленького черного платья из шерсти, с воротником и манжетами, расшитыми гагатом, с огромным поясом и гагатовой пряжкой, твидового костюма оттенка темно-синих гиацинтов (классического, изысканного покроя), фланелевого пальто очень темного оттенка серого, отделанного черным искусственным каракулем («оно выглядит довольно широким, дорогая, но очень мило драпируется – примерьте») и крепового платья с длинными рукавами и воротником-хомутом, цвета ежевичного пюре, как сказала Вилли, за что удостоилась шумных похвал. «Надо будет обязательно запомнить это – верно, мисс Макдональд? Звучит гораздо лучше, чем просто сливовое». В машину Вилли вернулась, переполняемая ликованием и чувством вины. Она потратила почти шестьдесят гиней, но была в восторге от всех вещей, которые купила, и на Лэнсдаун-роуд вернулась словно слегка захмелевшей. Только тогда она осознала, что проносить всю зиму сможет лишь пальто, которое будет ей впору до самого конца. Мысль, которую она вынашивала ранее – посоветоваться с Гермионой насчет врачей, – ни разу даже не всплыла в памяти. Так или иначе, в присутствии мисс Макдональд этот разговор был бы невозможен. А остальные вещи она сможет носить после того, как родится ребенок. Она уже несколько месяцев ничего себе не покупала. Эта часть дня стала удовольствием в чистом виде, легким и несерьезным. Эдвард не станет возражать, он всегда великодушен, когда она покупает себе одежду, хотя она предпочла бы, чтобы он почаще обращал на нее внимание. Она с радостью представила себе, как будет показывать обновки Джессике, чего прежде никогда не делала, ведь теперь и Джессика может позволить себе приличную одежду. И потом, я не купила ни единого вечернего туалета, заключила она, привнося в свои поступки штрих добродетельности.