В коттедже она застала Иви, дверь спальни которой была распахнута, а сама спальня завалена вещами.

– Завтра я уезжаю домой, – сообщила она. – Я позвонила одному джентльмену, моему другу: меня ждут в Лондоне. Как я и думала. Я знала, что войны не будет, но она никогда не слушает меня, моя сестра. Ей вечно надо отстоять свою правоту, – она лучилась бодростью и воодушевлением.

Мисс Миллимент пожелала ей приятной поездки и ушла к себе. Некоторое время она стояла у открытого окна, наслаждаясь нежным, теплым и влажным прикосновением воздуха к лицу. Пахло древесным дымом и сосновой смолой из леса за домом. Черный пес хандры по-прежнему сидел у нее на плече, и она подумала, что, наверное, всему виной ее острое желание увидеть море – там, в темноте, до него всего девять миль, но этого уже не будет. А могло быть. Не жди, что всегда все будет так, как хочешь ты, Элеонора. Как чудесно пахнет сосной! Она обратила внимание на этот аромат лишь сегодня, когда перед ужином, исполняя обещание, данное для пенала Норы, взяла связку пожелтевших писем, сложила их в старый отцовский кисет из промасленного шелка (вместе с рыжим локоном), направилась с ними в лес, выкопала могилку в мягкой, засыпанной листьями почве и похоронила их. Теперь, когда она умрет, ничей назойливый, равнодушный и высокомерный взгляд не осквернит память о нем.

Она уже давно собиралась предпринять что-то подобное, но это было нелегко. Ей так мало осталось в память о нем, и после долгих лет уцелевшие воспоминания стали далекими, потускневшими обрывками, частицами загадочного и ни с чем не связанного явления, спасенными от гибели и не превратившимися в призрачную игру воображения только благодаря немногочисленным реликвиям, ныне надежно погребенным в лесу. Теперь, когда она больше не могла перечитывать его письма, она знала, что из памяти ускользнет и все остальное; она уже заметила, как вымысел мало-помалу занимает место воспоминаний. Она станет говорить (себе, мысленно) «он должен был поступать…» вместо «он поступал»: ей не хотелось превращать его в скверную биографию.

Она закрыла глаза, чтобы в последний раз вспомнить его тем вечером, перед отъездом в Южную Африку, когда он вывел ее в сад, пожал ей руку и прочитал последние строки из «Берега Дувра»:

Его негромкий, высокий, довольно педантичный голос (хотя он не выговаривал «р») вернулся как по волшебству… а потом, когда она не смогла вспомнить продолжение и ощупью искала путь к погружающимся в сумрак далям, стал слабеть и умолк.

Вот и все.