– И тогда никто не будет знать, куда и зачем я езжу так, как это известно сейчас.

Я могла бы остаться его любовницей на долгие годы, думала она. Но в войну мало ли что может случиться, он легко найдет себе кого-нибудь помоложе.

– Что я ненавижу, – сказала она, – так это врать и прятаться, а мы только этим и вынуждены заниматься. Я за искренность и открытость во всем.

– Знаю, – ласково отозвался он. – И люблю тебя в том числе и за это, – он взял ее руку и поцеловал. Она будто наяву увидела, как мяч отскочил на ее сторону корта, но все, что она могла, – подобрать его и положить к себе в карман.

И тут началось выступление по радио. А когда закончилось, Эдвард достал сигарету и объявил:

– Будь я проклят, если понимаю хоть немногим больше, чем раньше. А ты что думаешь?

– Мне показалось, что он попытался осторожно подготовить нас к самому худшему.

– Ей-богу! Думаю, ты права. Нам, пожалуй, пора доставить тебя к твоему потомству.

Они простились в машине, у ворот за оградой коттеджа – она не хотела, чтобы его увидела ее золовка. Пока они целовались, каждому казалось, что другой жаждет страсти, но страсть ускользнула от них. Эдварда это ничуть не встревожило – ведь в постели она была на редкость страстной, а только это имело для него значение, зато встревожило ее, и она полночи пролежала без сна, боясь, что уже теряет его.

– Ты ведь понимаешь, папа, что я просто не могла не рассказать тебе.

Руперт смотрел сверху вниз на нее, присевшую на корточки возле обросшей мохом тонкой трубы, из которой лилась вода. Они наполняли бутылки питьевой водой из родника у подножия холма перед самой Милл-Фарм. Руки Клэри были мокрыми, ситцевая рубашка – рваной, из дыры в одной сандалии торчал большой палец. У нее вообще нет красивой одежды, с внезапным уколом боли подумал он.

– Да, конечно, понимаю, – ответил он.

– То есть теперь я понимаю, почему пишут пьесы о верности и предательстве. Полли рассказала мне, потому что я ее самая-самая лучшая подруга, она так волновалась и, конечно, велела мне никому не говорить, но по-моему, положение настолько серьезное, что этой просьбой можно пренебречь. Верно?

– Думаю, да. – Она протянула ему полную бутылку, а он подал ей еще одну пустую из коробки.

– Так ты сможешь поговорить с Кристофером, как ты думаешь? Что у него есть мама и что она с ума сойдет, если он сбежит. Полли считает, что она спятит сразу и полностью.

– Я как следует все обдумаю, а потом решу.

– Как по-твоему, должна я сказать Полли, что все тебе рассказала?

– Пока нет, – ответил он, глядя в ее встревоженное личико и вспоминая вчерашний вечер во время выступления по радио.

– То есть если она меня спросит, конечно, придется сказать, но мне страшно, что она рассердится и будет презирать меня. Другого такого же честного человека, как она, я не знаю.

– Ты такая же.

– Да? Нет, до Полли мне далеко. Она еще и ужасно симпатичная – симпатичнее всех, кого мы только видели, правда? Кроме Зоуи, конечно.

Он растрогался так, что пришлось рассмеяться.

– И тебя. Я прямо-таки со всех сторон окружен симпатичными людьми. Только я не считаю, что ты симпатичная, Клэри. По-моему, ты красивая.