«Партизан» замялся.

– Ребята интересуются: вам ихнее барахло нужно?

Егерь понимающе ухмыльнулся.

– Раз интересуются – пусть забирают, дарю.

– Не, ну законный трофей, вы только скажите!

– Нам этот хлам ни к чему. И, кстати, не советую брать оружие сетуньцев. Увидят – огребёте неприятностей.

Чекист почесал затылок.

– И то верно. Бойцы, кто сетуньские железяки прибрал – побросали, бегом!

«Партизаны» откликнулись на команду недоумённым ропотом.

– Ты чё, командир!? – возмутился широкоплечий парень в тельнике под замызганным танкистским комбинезоном. – Мечи на Речвокзале толкнём, тамошние лохи экзотику гребут, только в путь! И арбалеты годние, фермеры в Филях с руками оторвут.

Чекист одарил бунтаря тяжёлым взглядом.

– Они-то оторвут. А потом сетуньцы тебе причиндалы оторвут, и нам заодно. Думаешь, когда они филёвских спросят: «Откуда у вас арбалеты?» – те станут нас покрывать?

– Ну, так мы объясним…

– На Арене объяснять будешь, придурок, когда тебя туда загонят вместе с ракопауком! Брось, говорю, пока в рыло не схлопотал!

Владелец заведения не слишком походил на местечкового еврея в лапсердаке и с пейсами, чей образ Егор успел нарисовать в своём воображении. Высокий, худой, нескладный, в джинсах и вязаной безрукавке поверх рубашки, с крючковатым носом и крошечной кипой в курчавых волосах, Шмуль напоминал интеллигента, решившего между делом приобщиться к образу жизни предков. Гостей он встретил, как полагается сыну избранного народа – горестными вздохами и жалобами на неустроенность бытия.

О деле, впрочем, не забывал. Лину, всё ещё остающуюся в тяжком беспамятстве, унесли в сопровождении охающей и хватающейся за виски мадам Шмуль. Партизанам, ввалившимся в шинок вместе с носилками и сразу заполнившими своей шумной компанией всё помещение, было предложено вести себя скромнее. Спорить они не стали: составили оружие в угол и устроились в закутке, за сдвинутыми столами, где их дожидалась премия за выполненное поручение, две литровые бутыли с мутной жидкостью. «Ой-вэй, – причитал Шмуль, выставляя на стол чугунную, размером с крышку канализационного люка, сковороду со шкворчащими на ней кругами домашней колбасы – таким босякам что хорошая кошерная закуска, что суп кандей из конских мандей. Всё сожрут под самогонку…»

Бич, несмотря на уговоры шинкаря – «я вам лучшую комнату выделю, как самым дорогим гостям – отдохнёте, умоетесь, а там и ужин поспеет…» – отказался покидать общий зал. Велел отнести вещи, а сам, охая от боли в раненом бедре, подставил голову под струйку горячей воды, которую хозяйская дочка, семнадцатилетнее создание с чёрными, как греческие маслины, глазами, лила из кувшина в подставленный таз.

Партизаны, особенно цыганистый Мессер, пытались отпускать по её адресу скабрёзности, но Шмуль неожиданно резко осадил шутников. Те не обиделись – было заметно, что они относятся к шинкарю с изрядным пиететом. А когда боец в комбинезоне, носивший подходящую кличку «Мехвод», взгромоздил ноги в грязных прохорях на лавку – Чекист так на него цыкнул, что нарушителя сдуло к двери, где он, бурча под нос что-то матерное, долго вытирал подошвы о верёвочный половик.