Рэн виновато усмехнулась:

– Может, я и отвлекаюсь время от времени. Ладно, постоянно, – быстро добавила она, игриво толкая Тэмсин в плечо.

– Ты ужасная, – пробормотала ведьма, опуская руки, но по-прежнему держа пальцы Рэн в своих.

– Ты меня любишь. – Исток улыбалась до ушей.

– Кое-кто набрался уверенности, а?

Тэмсин вытащила прядку из-за уха Рэн, все еще удивляясь новой длине ее волос. Новая прическа шла истоку, та будто перестала прятаться – даже осанка распрямилась.

– Но любишь ведь, – настаивала Рэн, морща веснушчатый нос и, очевидно, ожидая ответа.

– Люблю. – Тэмсин улыбнулась и распахнула дверь домика.

Все лежало на тех же местах, что и прежде. Ничто не переместилось в отсутствие хозяйки. Шкаф стерег аккуратно сложенные в нем вещи. Цветочные лепестки, позабытые, лежали в очаге, побурев и свернувшись. Неуютная комната была полна пыли и теней. Тэмсин убрала ставни, впуская свет.

– Она меньше, чем я помню. – Рэн остановилась в дверях и посмотрела на потолок, следя взглядом за магическими лентами, незримыми для Тэмсин.

– Да?

Сложно было отнестись к этой комнате непредвзято. Тэмсин провела здесь худшие годы – злая, замерзшая и одинокая. Пытаясь сжиться с мыслями о том, каково быть ведьмой без дома. Девочкой, неспособной любить.

– А может, это ты выросла. Не разберу. – Рэн подтащила стул и плюхнулась на него. – Сама не знаю, что хочу сказать.

– Ничего, – ответила Тэмсин, садясь напротив. – У нас все время мира.

– Не совсем. – Рэн побарабанила пальцами по столешнице. – Вера ждет нас назад.

Тэмсин поджала губы и мрачно ответила:

– Я не имела в виду дословно. Я… пыталась быть милой.

– Ой. – Рэн округлила глаза. – Ой, прости, пожалуйста! Я все испортила. Ты сказала… – Она умолкла, кусая в раздумье большой палец. – Ты сказала: «У нас все время мира», и нужно было ответить…

Исток сощурилась, глядя на Тэмсин так, как смотрела, желая увидеть самое сердце. Губы Рэн изогнулись в сладкой улыбке, она захлопала ресницами:

– Что, и в самом деле?..

– Ой, тихо. – Тэмсин закатила глаза, но при этом потянулась через стол и накрыла ладони истока своими.

Ведьма все время тянулась к Рэн. Постоянно переплетала их пальцы, касалась ладонью, ловила губы. Это было так внове, так невероятно, что Тэмсин боялась – вдруг, упустив прикосновение, она не почувствует разряда в следующий раз? Вдруг проснется и поймет, что все это было сном? Мгновения, такие хрупкие, ускользали. Ведьме оставалось только держаться за самое важное и надеяться, что этого будет достаточно.

Тэмсин потянулась к Рэн, и – невозможно, необъяснимо, восхитительно – Рэн потянулась навстречу.

Они сидели, тесно обнявшись, в домике, видевшем так много дурных дней. Тэмсин предложила приготовить чай – лишь бы найти занятие. Лишь бы еще немного побыть в месте, которое она считала домом и куда вряд ли когда-нибудь вернется.

Глупо ли грустить по местечку, с самого начала бывшему лишь временным убежищем? Становилось ли оно менее родным от этого? Вот кровать, на которой Тэмсин оплакивала свою жизнь и жизнь сестры. Ту пропасть, в которой все очутилось. Вот стол, за которым ведьма кричала от ярости – единственного чувства, которое ей оставалось. Вот коврик, по которому она бродила, надеясь устать настолько, чтобы уснуть, когда бодрствование становилось невыносимым.