Пройдя еще самую малость, Жора Гуньков остановился, задрал голову, представляя нависшие над ним толщи, сотни метров гнейсовой породы! Сейчас он находился, наверно, где-то в самой середине горы. Во все стороны, куда ни глянь, беспросветная тьма. Своды были высокими, где-то тонко пискнула какая-то подземная тварь, потревоженная нежданным вторжением чужака, и тут же смолкла.

Фартовый понимал, что он уже далеко отошел от лаза. Обилие штреков и многочисленных проходов, в которых велись выработки, обрекало на неудачу любую погоню. Выработки представляли собой разветвленные лабиринты, позволявшие легко скрыться. Здесь можно было провести половину жизни, но так и не отыскать выхода. На Жору накатил парализующий страх. У него не было лишней половины жизни, а отмеренное ему время исчислялось всего лишь несколькими днями — ровно столько, сколько можно прожить без воды.

Его руки мелко задрожали. Ничего себе склеп! Неужели так и придется помирать здесь? Плотной непроницаемой стеной его окружало темное безмолвное пространство. Оно представлялось ему таким же плотным, как скальный массив, об него можно было запросто расшибить лоб.

Жора сделал несколько небольших шагов вперед и тотчас натолкнулся на колючую стену — способность видеть в темноте пропала. С потолка, тихо шурша, сорвались небольшие комья породы, осыпав плечи и юркнув тонкой сыпучей струйкой за воротник. Осторожно, шаг за шагом, уподобившись слепцу, Фартовый пробирался вдоль стены, опасаясь провалиться в глубокую яму. И тогда уж точно конец! Останется только молча подыхать.

Фартовый никогда не ощущал себя столь беспомощным. Младенец в колыбели и то чувствует себя куда более защищенным.

Жора далеко углубился в штольню, чтобы его не могли пристрелить, стоя у входа. Теперь ему предстояла обратная дорога. Фартовый попытался напрячь все свои органы чувств, но они словно бы законсервировались, умерли, не подавали никаких признаков, а потому приходилось полагаться исключительно на интуицию да на удачу. Недаром же его прозвали Фартовым. Повезет и на этот раз.

Вокруг царили немота, слепота, полное отсутствие каких бы то ни было запахов. А может, он все-таки уже покойник, который каким-то неведомым образом сумел добраться до преисподней, оставив белый свет где-то далеко позади, и теперь идет навстречу загробным испытаниям? Точнее, путешествует не он сам, а его неосязаемая оболочка, а сам он смирнехонько, сложив руки на животе, покоится в гробу. Вот сейчас приподнимется чуток, да и разобьет лоб о смолистую сосновую крышку.

Тьфу ты, дьявол! До каких только вещей не додумаешься в такой кромешной тьме. Ноги двигаются, руки шевелятся, значит, живой! Чего же еще нужно?

И все-таки это преисподняя — еще несколько шажков, и он натолкнется на кипящие котлы, в которых черти варят грешников.

По коже пробежал холод, то ли от дурных мыслей, то ли потому, что в штольне действительно было прохладно. Дрянь дело, слишком далеко отошел он от выхода. Не надо было так мчаться. Имелась реальная возможность заблудиться, сгинуть в безвестности, превратиться точно в такую же неодушевленную породу, которая так зловеще похрустывала под ногами.