– Не-е, не сейчас, – отвечает летчик. – Минуты полторы еще есть, а то и две. Наслаждайся жизнью, папаша, а потом нам кирдык.

Он издает странный, лающий смешок.

Мария Кондратьевна отложила дочитанную страницу и подняла глаза на слушателя.

– Итак, у вас полторы минуты до крушения. На что вы их потратите?

– Я… я не знаю, – ответил Антон Маркович. Он прикрыл глаза. Представил себя в падающем самолете. И что сейчас всё закончится. Конечно, он много раз воображал, как будет умирать, что ощутит у финального выхода, в состоянии ли будет думать. Ведь чаще всего человек перед смертью находится в сумеречном сознании или вовсе без сознания, либо же больному так плохо и больно, что не до рефлексий. Пожалуй, гибель, описанная в новелле, это привилегия. В самом деле, на что бы потратить оставшееся время?

– Если бы вы были верующий, вы бы помолились, – подсказала Епифьева. – Но вы не похожи на верующего. Или я ошибаюсь?

– К сожалению, неверующий. Мои родители считали религию вредным самообманом. Ну и обстоятельства моей жизни тоже не располагали к вере в милосердного Господа…

– Наверное, вы будете думать о дочке? Как она останется одна, без вас? – задала экзаменаторша следующий вопрос, тягостный.

– Нет, – болезненно покривился Антон. – Какой смысл об этом думать? Наверное, я попытаюсь подвести итоги своей жизни… Встретить конец с достоинством… Да, очень надеюсь, что не впаду в панику и не буду просто визжать от ужаса.

Мария Кондратьевна удовлетворенно кивнула.

– На всякий случай я подготовилась и для других вариантов ответа, но ждала именно такого. Значит, это нам не понадобится…

Она отложила одну страничку, взяла другую. Текста там было немного.

Сосредоточиться на торжественных мыслях вам не удается. Про «кирдык» летчик сказал слишком громко. Услышала ваша соседка. Услышал проснувшийся потребитель пива с водкой – от тишины и от ощущения в желудке, вызванного резким снижением.

– Ой, мама, падаем! – кричит женщина и хватает вас за руку. – Товарищ, мне разбиваться нельзя. У меня сыночка! И комнату обещали! Товарищ, мы не разобьемся? – и смотрит умоляюще, как будто это от вас зависит, разобьется самолет или нет. С таким же отчаянным выражением, как на последнюю надежду, смотрели на вас тяжело раненные на операционном столе, когда вы делали им анестезию. И вы знали: очень вероятно, ваше лицо – последнее, что видит человек в своей жизни.

Мужчина реагирует иначе. Вскакивает, отпихивает летчика, хочет вылезти в проход.

Летчик обхватывает его за плечи.

– Куда?!

– Па…парашют дайте! У них есть! Им положено! Пусти, сука! Убью!

Они вцепляются друг в друга. Пассажиры с передних рядов оборачиваются.

Летчик шипит на вас:

– Помогите, мать вашу! Он сейчас панику устроит. Тогда вообще шансов не будет! Да не сидите вы!

– Ваши действия? – спросила Мария Кондратьевна, с любопытством глядя поверх очков. – Вы оттолкнете женщину и кинетесь помогать летчику?

– Я… наверное, я не смогу ее оттолкнуть. Ну и потом, вряд ли от меня будет прок в драке. Опять же летчик сказал, что самолет все равно перевернется в снегу… Лучше уж напоследок сделать что-нибудь… доброе. Я скажу женщине, что ничего страшного не произойдет, что мы сейчас приземлимся и всё будет хорошо.