— Умница! Пей, пей, солдатик! Всю пей! Герои вы наши, освободители!

Кирилл напился до отрыжки, но жажда не улеглась. А молоденькая уже совала в руки какие-то многослойные, вкусно пахнущие даже в дыму выхлопа бутерброды. Не выпуская бутылки, он взял один, но ширины рта не хватило, чтобы откусить. Он смял его в кулаке и стал есть, выдавливая, как пасту из тюбика. Кормилица смотрела на него с молчаливым восторгом, подставляя открытый пакет. И тут он заметил, что его снимают с разных сторон несколько человек с разными фотоаппаратами на шеях. Кирилл спохватился, что ест грубо, жадно и совсем некрасиво и что обе руки заняты — в одной бутыль, в другой — пакет с бутербродами, почему-то оказавшийся у него. Давясь, он дожевал бутерброд, и чтобы достать следующий, надо было что-то бросить. Тем временем парень в расстегнутом кожане потянул его за танк, к набережной, подальше от фотоаппаратов и кормящих его людей. На ходу он достал бутылку водки «Распутин» и, дурачась, заговорил, как в рекламе:

— Вы получаете кристально-чистый водка, если мы дважды изображен на бутылка: один раз — ты, один раз — я! Пей!

Он чуть ли не насильно втолкнул горлышко Кириллу в рот и опрокинул бутылку. А руки были заняты, чтобы сопротивляться. Он глотнул несколько раз и, поперхнувшись, прыснул на парня в кожане. Тот, отряхиваясь, засмеялся:

— Кристалл клин водка! Что означает — кристально чистая водка! — И сам приложился к горлышку. — Гут! Шнапс — гут! Глотни еще!

— Не буду, — замотал головой Кирилл. — Мне стрелять…

— Пей, пока дают! — Он пихал бутылкой в лицо. — Пей да жги коммуняк! Рука тверже будет!

Откуда-то вдруг появился тот дурацкий старик, уже без шарфа и кепки, но с бутербродом — колбаса на черном хлебе, обыкновенная, вареная и уже синеватая, и тоже старался запихнуть в рот. Кирилл бросил бутыль с «Фантой», пакет и полез на лобовую броню, цепляясь за орудийный ствол.

— Ну и зря! — крикнул ему парень в кожане и разбил бутылку о передний крюк. — На счастье!

А старик опять что-то кричал и показывал бутербродом на здание парламента, откуда валил черный дым и уже вырывался густо-красный огонь.

Кирилл спрыгнул в люк и затворился. Тяжелый шум в голове сменился легким звоном, приятным и убаюкивающим. Он подключил шлемофон и, слушая эфир, осмотрел снаряженную кассету: боезапас был полный, без холостых зарядов. Не трогая ручек наводки, глянул в окуляры. Прицел стоял тот, что остался после последнего выстрела. Зиял черный провал выбитого окна, и эта чернота, словно занавес, заслоняла внутренность здания, и создавалось впечатление, что снаряды не приносили никакого урона, а будто камешек из рогатки, только вышибали стекла. И если бы не разгоравшийся пожар на пятнадцатом этаже, Кирилл был бы уверен, что их привели в Москву, чтобы выхлестать окна в Белом доме и отправить восвояси. Тем более поступило известие, что огонь прекращен, потому что идут переговоры о сдаче. Кириллу из-за роста и телосложения всегда и так было тесновато на командирском месте, а тут вообще стало не повернуться, к тому же испорченная вентиляция и запах масла стесняли дыхание. Он сделал то, что запрещалось — открыл люк и умостился подремать. Он знал, что могут забросить гранату или бутылку-зажигалку и что может быть, если взорвется полный боезапас, однако чистое небо над головой, малый его круг, умиротворял и действовал сильнее, чем чувство опасности. Он вдруг устал от вида через прицел и перископы смотровых щелей, пространство было преломленным много раз и искажено оптическими стеклами и зеркалами, а сейчас хотелось небольшого, но открытого кружка неба. Он смотрел на него как со дна глубокого колодца, и эта абсолютная пустота казалась Кириллу живительным потоком прохладного и утоляющего жажду пространства.