Он скрючился на паркете в луже разлитого виски и, подавляя в себе приступ, мучительно бормотал сквозь зубы:

— Боже мой… Не хочу… Нет…

А в ушах все настойчивее верещал сверчок командирского голоса:

— Триста пятнадцатый, триста пятнадцатый…

Перед глазами же в лучах невидимых фонарей по пустым и мрачным коридорам сквозняком проносило какие-то тени и странные вереницы людей, одетых то ли в пожарные, то ли противохимические костюмы. Эти люди что-то волочили крючьями по паркету, и взгляд Кирилла медленно тянулся туда, где скрипело под их ногами битое стекло.

Он заставил себя остановить этот взгляд, ударил кулаком по полу:

— Нет! Нет!

Из разрезанной осколком руки закапала кровь.

И своя кровь, бегущая на паркет, остановила ту, чужую, вызывающую тошноту и омерзение.

Он встал на ноги, зажал ранку на ребре ладони.

Аннушка смотрела на него с молчаливым состраданием и будто снова спрашивала — что ты сделал с собой, Кирилл?..

— Налей мне виски, — хрипло попросил он.

Она освободила чашку от какой-то закуски, наполнила ее и подала. На дне лежали помидорные семечки, золотистый цвет виски окончательно вернул его в реальность. Орден валялся на полу, среди осколков, и отмытый матово поблескивал лучами. Кирилл выпил до дна и вдруг стал быстро пьянеть, впервые за последние дни.

— Пойдем, я уложу тебя, — по-матерински сказала Аннушка.

— Надо жить, — пробормотал он. — Забыть все и жить.

— Тебе лечиться надо, — Аннушка взяла его за руку. — Идем.

— Я здоров! У меня ничего не болит… Вот только кровь течет, — он отнял палец от ранки. — Нет, уже и кровь не течет.

— Ступай спать! — велела она. — Пиру конец!

— Аннушка, не бросай меня, — попросил Кирилл. — Я без тебя пропаду. Я знаю, что пропаду.

— Как же бросить теперь? — с какой-то бабьей злостью проговорила она. — Мы с тобой кровью повенчаны! Ступай!

Он уже не мог сам снять сапоги. Аннушка разула его, стащила брюки и накрыла солдатским одеялом. Он заснул мгновенно, как тогда, на броне…

Из раннего детства он помнил единственный эпизод и потому запомнил Дом ребенка. Все остальное выветрилось, хотя его передали в детский дом четырехлетним — почти взрослым по приютским меркам. Он помнил, как первый раз к нему приехал старший брат Алеша и привез в подарок танк и волшебную палочку — желтую клавишу от рояля. В памяти, словно огонек свечи на ветру, трепетало лишь одно мгновение — он куда-то бежит, не видя ничего впереди, и оказывается на чьих-то крепких и теплых руках. Ему так уютно на них, что это чувство навсегда спаялось с понятием — брат.

И теперь ему приснился не Алексей, а вот это ощущение спокойствия и уюта, будто он маленький сидит на невидимых братских руках…

Кирилл тут же и проснулся с этим чувством, и оно еще продолжалось несколько секунд наяву, пока он не открыл глаза.

В спальне он был один, и показалось, что он один во всей квартире. Сразу же, словно осколок стекла, прорезала мысль — ушла! Усыпила его и тихо ушла насовсем. Навсегда!

Он вскочил, метнулся в залу…

Аннушка спала на двух креслах, укрывшись своим пальто. Была еще ночь или раннее утро — он потерял счет времени, а часов на руке не оказалось. Кирилл попил воды на кухне, осторожно вошел в залу. От вчерашнего пиршества не осталось никаких следов, и потому создавалось ощущение, что ничего остального тоже не было…