Кирилл тупо смотрел в пол: перед глазами плыла координатная насечка орудийного прицела…

— Что такое? — возмутилась Аннушка. — Тебе мало, да? Хорошо! Отведай еще с Древа познаний!

Она поднесла чашку к его губам — Кирилл отвел руку, виски расплескались на колени.

— Ах, так! — Она насильно попыталась напоить его. — Пей! Я свою чашу выпила, пей!

Кирилл ударил по чашке. Вино брызнуло в разные стороны, окатило паркет…

Он явственно увидел перед собой кровь и осколки стекла, рубиновые от этой крови и светящиеся, как самоцветы…

Парламент расстреливали при большом стечении московского люда По набережной у гостиницы «Украина», на мосту и под мостом возле мэрии — всюду теснились болельщики, и строчки их хрупких голов напоминали рассыпанные орехи. Пока били холостыми, пока наводили страх на Белый дом и пока избавлялись от своего страха, который назывался психологическим барьером первого боя, народ возмущался. Одни посылали проклятья, другие требовали боевых снарядов и в драку ловили отстрелянные гильзы, вылетающие из башни.

И когда освоились руки с орудийной наводкой и глаз обвыкся с целью, Кирилл услышал жужжащий в наушниках голос:

— Триста пятнадцатый.. Кумулятивными… три снаряда… огонь.

А он вдруг забыл свой бортовой номер! Не привык к машине, к позывным, к голосу командира. Он открыл люк, чтобы выскочить и посмотреть на башне номер машины — не спрашивать же у прапорщика! — и в тот же миг увидел, как чей-то снаряд ударил в коммерческий киоск возле жилого дома В шлемофоне зажужжал крутой мат командира, болельщики под мостом у мэрии раскатились горохом, и толпа возле танков качнулась, попятилась к гостинице, замелькали землистые, вытянутые страхом лица. Чужой страх взвеселил его. Кирилл выскочил на броню и вспомнил, что бортовые номера закрасили, когда готовили машину.

— Триста пятнадцатый! Что запрыгал, мать-перемать!.. — Голос командира напоминал звук сверчка. — Кумулятивными, три снаряда… Огонь!

Кирилл понял, что приказ ему, но растерялся и снова зарядил орудие холостым, а надо было провернуть кассету на кумулятивные. Ствол выплюнул огонь и лишь встряхнул воздух.

— Ты чем стреляешь, так-перетак! — запел сверчок. — Снайпера собрались! Пол-Москвы разнесете, в душу вас!.. Кумулятивными!

Эта несуразица и заминка заставили его думать только о стрельбе и слушать лишь командирский голос…

А день был ясный, солнечный, и даже над рекой оптические свойства воздуха были такими, что не нужно было делать поправки прицела на преломление луча. Он же сделал, и первый боевой снаряд попал не в цель — тринадцатый этаж «стакана», а двумя этажами выше.

— Нормально, командир, — буркнул в шлемофоне голос прапорщика-водителя. — Убери поправку и жарь. Пусть пекутся…

Два следующих снаряда легли точно, командир откликнулся эхом:

— Молодец, триста пятнадцатый! Жди команды…

Кирилл откинул люк, высунулся. С пятнадцатого этажа повалил дым, болельщики утаскивали к гостинице стреляные гильзы, но омоновцы пытались отобрать их, махали дубинами; толпа же привыкала к обстановке, смелела и не хотела отдавать сувениров. Рядом от выстрела встряхнулся воздух — открыла огонь триста пятьдесят вторая машина: дивизионные «полканы» подготовили ее плохо — на баке не закрасили номер… Кирилл закурил, утер вспотевший лоб: если бы не люди вокруг, было бы полное ощущение работы на тренажере, только каком-то особенном, с запахами, ветром, настоящей водой за парапетом набережной. Из-за рева танковых дизелей не было слышно ружейной пальбы, лишь как в немом кино от стволов КПВТ на БТРах отлетал легкий, стремительный дымок. Они ползали перед парадным Белого дома, словно детские управляемые игрушки.