Аристарх Павлович приобнял его, вздохнул:

— Ну, извини… Не знал, что больное место.

— Если можешь, отец, укрой нас хотя бы на неделю, — попросил Николай. — Троих… Один ранен. Пулю достали, а рана гноится… Только не в доме. Алексей говорил, в лесу аэродром есть какой-то…

— Есть, — подтвердил Аристарх Павлович. — Да теперь уж скоро не будет, скоро все прахом пойдет.

— Через неделю уйдем, — заверил Николай. — В тепле отлежаться, рану почистить и температуру сбить…

— Он идти может?

— Да мы на машине…

— Пешком пойдем, — Аристарх Павлович оторвался от стены, сделал несколько шагов. — Ждите здесь, за сараем… Скажи мне еще раз, где Алеша?

— Не веришь?..

Аристарх Павлович пошел к дому, поднялся на крыльцо. Валентина Ильинишна стояла за балками лесов с ружьем в руках. Он отнял ружье, обнял ее, повел в дом.

— Аннушка нашлась, — сообщила она. — В Москве, у мамы…

Едва они вошли, навстречу бросился Олег, злой и счастливый одновременно:

— Представляешь, отец, сволочи какие! Телеграмма из Москвы пришла в семь часов! Не принесли! Доставщики ворон боятся!..

Он увидел лицо Аристарха Павловича, осекся и попятился.

Не раздеваясь, Аристарх Павлович встал посередине зала, посмотрел на Олега, на Валентину Ильинишну и остановил взгляд на Екатерине: язык не поворачивался, будто он вновь потерял дар речи…

От вокзала они добирались на такси и по пути заехали на рынок, накупили овощей, фруктов, солений и мяса, так что едва взошли на двенадцатый этаж — дом был новый и лифт еще не работал. И сразу же принялись за дело. В необжитой квартире было пусто и неуютно, однако замкнутое пространство и железная дверь с сейфовым замком успокоили и расслабили Аннушку. На кухне оказался новенький холодильник и стол с четырьмя табуретами, в спальне — недорогой диван и два кресла в зале. Но временность жилья и его скромность не смутили ее.

— Мне нравится, — сказала она. — И хорошо, что двенадцатый этаж, к небу ближе… А чья это квартира?

— Конспиративная, — обронил он.

Она хотела еще что-то спросить и, видимо, вспомнила их сегодняшнее положение, понятливо замолчала.

— Мы устроим пир на двоих, — заявил Кирилл. — Это пир во время чумы, но у нас есть причина.

— Да, — согласилась Аннушка. — Мы впервые остались вдвоем…

— Жалко, что не взяли свадебного платья, — Кирилл обнял ее. — Я его так и не видел…

— Потому что война…

— Молчи! — приказал он. — Не вспоминай!.. Пусть этот мир провалится к чертовой матери! Его нет! Есть мы с тобой, Адам и Ева. От нас пойдет все человечество.

Она потрогала его небритые щеки — уколола руку.

— Мне это нравится… Ты стал какой-то другой.

— Какой?

— Помудрел, что ли… Только лицо у тебя иногда…

— Ну-ка, ну-ка, скажи, какое лицо?

Аннушка прижалась к плечу, прошептала:

— Нет, просто я отвыкла… Ты перестал смеяться, как раньше. Я все-все понимаю, Кирилл. Ты мне дорог всякий. И такой еще дороже.

— Ловлю на слове! — он приподнял Аннушку, чтобы смотреть лицо в лицо. — Повтори еще раз!

— Такой — дороже.

— Еще!

— Такой — дороже! И именно сегодня я хочу быть твоей женой!

Потом они готовили стол, почти свадебный, и все уместилось в чайный сервиз на шесть персон да на целлофановых упаковках. И пока они возились на кухне, замкнутое пространство и в самом деле удалилось от всего мира, и эта квартира, пустая еще, свежевыкрашенная и необжитая, напоминала первозданную землю. Когда почти все уже было готово к пиру, Кирилл удалился приводить себя в порядок: вымылся в душе, побрился и, запершись в спальне, достал из чемодана мундир. Китель еще был сносный, но бриджи измялись, а нет ничего несуразнее и пошлее, чем офицер в неглаженном парадном мундире. В доме же не было утюга…