— Я женат, Матвей Петрович.

— Я тоже, — сказал Патрикеев.

— Где ваша супруга?

— В Туле! Но ведь это к делу не относится, Владимир Алексеевич, поймите! Тут речь о страсти!

— Нет, — ответил я. — Вы не дослушали. Вероятно, вы действительно сильно любили Глафиру, но убивали не из-за нее.

— Опять вы за свое! — закричал Патрикеев. — Но подумайте сами! Как! Как я мог всех отравить?

— Очень просто, — сказал я.

Теперь мне предстояло соврать, и это было самое слабое место в логической цепочке, которую я выстроил окончательно только сегодня утром.

— Вы наливали яд вот в это. — Я указал пальцем на флакон с мятной настойкой. — Он маленький, к тому же все видели, что вы пользуетесь им. Одно движение — и микроскопическая, но вполне достаточная доза яда попадает в вино. Вы сделали так, когда отравили Столярова, пока остальные выпивали. Вы сделали так, когда помощник Горна лежал, оглушенный бутылкой, вы прыснули яд ему в рот. Вы сделали так же, когда отвлекли нас портретом, только брызнули уже в бутылку. И, я думаю, не один раз.

— Сумасшедший дом! — ответил Патрикеев. — Как я мог наливать сюда яд и при этом пользоваться у всех на глазах сам? Я, что, и себя травил тоже?

— Нет, — ответил я. — Себя вы не травили. Потому что у вас имеется второй флакон. Я был в аптеке Горна и просматривал его кассовые отчеты, куда он заносил все, что продавал. Вернее, не он, а его помощник, тот самый Мишель. Вы купили два флакона, Матвей Петрович! Два, а не один. Полагаю, если обыскать эту квартиру, то мы найдем и второй флакон, если вы еще, конечно, от него не избавились. А я думаю, что — нет. Во всяком случае, если посмотреть на ваш жилетный карман справа, то вполне можно увидеть, как он выпирает. Часов у вас я не видел, так что полагаю, второй флакон все еще с вами.

Патрикеев помолчал. Потом кивнул:

— Что же, это правда. Правда, Гиляровский! Я купил два, потому что первый быстро заканчивался.

Он сунул руку в жилетный карман и вытащил из него точно такой же флакончик, что держал в правой руке.

— Вот! Пожалуйста!

Он быстро поднес флакон ко рту и нажал каучуковую грушу. Я дернулся удержать его, но не успел. В воздухе запахло мятой. Я застыл, наблюдая за лицом Патрикеева. А тот вдруг рассмеялся.

— Что? Думали, я сам себя отравлю? Гиляровский! Но вы же видите, что я прав, а вы нет! У меня действительно два флакона! Но я — не отравитель! Вы не там ищете!

Да… вранье мое оказалось правдой, но вот только…

— Что же, Матвей Петрович, — сказал я. — В этом флаконе действительно — мятная настойка. Но что насчет того, что вы вынули, как только я пришел? Что в нем? Можете ли вы и из него брызнуть себе в рот и доказать тем полную свою невиновность?

Патрикеев перестал смеяться.

— Вы серьезно? — спросил он.

— Совершенно.

Он поднес к лицу первый флакон.

— Что же, извольте, раз вы… Хорошо.

Он посмотрел на меня внимательно, а потом резко вытянул руку и нажал на грушу, целясь прямо мне в лицо. Хотя я был готов к чему-то подобному, но опоздал с реакцией — я зажал руками нос и рот, зажмурил глаза, молясь, чтобы капли яда не попали внутрь.