Женька похолодел. Ма никогда не жаловалась на сердце. Видимо, что-то серьезное, если уж дошло до «скорой» и «надо успеть». Он схватил плащ и выскочил на улицу.

Такси, конечно, нигде не было, по Женьке повезло — у самого подъезда издательства стоял «уазик» — фургон с задернутыми шторками боковыми окошками. Водитель увидел его, перегнулся к правой дверце и опустил стекло:

— Тебе куда, начальник?

Женька сказал.

— Давай быстренько в салон. Впереди нельзя.

Женька подбежал к машине, дверца распахнулась, и он вскочил внутрь. Тотчас же она захлопнулась, «уазик» рванулся с места, а Женьку крепко схватили за руки, и на лицо вдруг упало что-то влажное, с резким запахом. Женька дернулся, забился, но его крепко держали, и он обмяк, сползая на пол.

Женька очнулся в незнакомой, почти не обставленной комнате. Он сидел на стуле, руки его были вывернуты за спинку и связаны.

Первое, что он ощутил, приходя в себя, был почему-то странно знакомый запах непривычных сигарет. Ему даже показалось на мгновенье, что он у Вики.

Женьку тошнило, кружилась и болела голова, особенно затылок. Из носа сочилась кровь, и он слизнул ее с верхней губы.

В комнате были еще двое. Один стоял поодаль, опираясь задом на голый подоконник. Лицо его было в тени, плохо видно, только выделялись большие и висячие собачьи уши, и потому оно казалось страшным, как в кошмаре. За его спиной Женька видел в окне купола церкви с крестами и верхушки деревьев вокруг пос.

Другой, худой и жилистый, наклонился близко к Женьке, пристально глядя ему в глаза. Он курил коричневую сигарету, которые так нравились Вике.

— Ну, врубился? — спросил он. Взял Женьку за подбородок и поднял его голову.

Женька промолчал.

— Врубился, — сказал тот, что у окна, ушастый. — Врубился, да не показывает. Хватит придуриваться!

Худой ткнул Женьку сигаретой в щеку. Боли он почти не почувствовал.

— Вот что, парень, будем говорить вежливо, но культурно. Времени у нас мало, а у тебя — еще меньше. Быстренько говори, где товар, который вы брали с Коляхой, умывай морду и мотай отсюда. Все понятно?

Женька кивнул.

— Ну?

— Не знаю…

Худой ударил его по щеке ладонью.

— А говоришь, все понял. Имей в виду, мы не шутим, не играемся с тобой. Народ серьезный. У нас, если что, недолго живут, но долго мучаются. Я могу, например, вырвать тебе печень, — он скрючил пальцы и, как щипцами, ухватил Женьку за бок, под ребром. Женька изогнулся, вскрикнул, в глазах потемнело от боли. — Закрой ему пасть!

Они не называли один другого ни именами, ни кличками. Но прекрасно понимали друг друга. Тот, что стоял у окна, достал из кармана широкий пластырь, с треском оторвал от чего кусок и ловко залепил Женьке рот. Женька изо всех сил, задыхаясь, засопел носом, забитым засохшей кровью.

— Гут? — услышал он. — Вводить?

«Чего они будут вводить?» — с новым страхом подумал Женька и по-детски зажмурился. Потом он услышал неровный стук каблуков и открыл глаза.

Перед ним, с ужасом и жалостью глядя на него, стояла Вика, которую ушастый грубо держал за плечо.

— Ну, теперь скажешь? Или мы будем развлекаться, а ты — смотреть, понял?