Содрогаясь от ужаса, Апраксин на ходу пытался измыслить хоть что-то убедительное: и порох кончился, и кони передохли от бескормицы, и пушек не хватало, и указания из Петербурга приходили самые дурацкие… Хмурые господа из Тайной канцелярии аргументированно и убедительно, с фактами в руках, доказывали фельдмаршалу, что он брешет абсолютно во всем.

А параллельно они кое-что накопали о заговоре, пусть и самые приблизительные сведения: начальник Тайной канцелярии Александр Шувалов к заговору не принадлежал и потому велел рыть землю на три аршина вглубь.

Но и того, что накопали, оказалось достаточно, чтобы Елизавета велела немедленно арестовать Бестужева и нескольких его сообщников из мелкоты. Однако старый лис успел сжечь абсолютно все компрометирующие бумаги – и известить об этом Екатерину.

Так что следствие оказалось в тупике. Улик не имелось ни малейших, а подозрения к делу не подошьешь. Вопреки обычаям того времени никого из арестованных, от Апраксина до мелкоты, не пытали – есть подозрения, что круг заговорщиков был гораздо шире, чем нам сейчас известно, и те влиятельные люди, что остались в стороне, как раз и обеспечили столь гуманное ведение следствия, чтобы кто-нибудь, оказавшись на дыбе, не развязал язык.

Елизавета дрогнула и заколебалась. Самолично допросив Екатерину, сочла ее ни в чем не виновной. Вызвала Александра Шувалова и спросила: может, Апраксин потому и молчит, что за ним нет ничего? А коли молчит, остается последнее средство – освободить…

Шувалов поехал в родную контору, велел привести Апраксина и наверняка с большим сожалением – такая рыба из рук выскальзывала – сказал:

– Осталось нам с тобой, Степан Федорыч, последнее средство…

Далее произошло нечто анекдотическое: Апраксин решил, что под «последним средством» имеется в виду как раз пытка. Испугался настолько, что его стукнул то ли инфаркт, то ли инсульт – упал со стула, а подняли уже неживого. Столь легкомысленный эпитет для его кончины я употребляю потому, что лично мне его нисколечко не жалко: никчемный был человечишка, совершеннейшая бездарь как полководец, высоких воинских званий и высших орденов удостоился исключительно благодаря тому, что водил тесную дружбу с Алексеем Разумовским, Иваном Шуваловым и канцлером Бестужевым. Да вдобавок долго прослужил в Семеновском полку, одном из двух престижнейших гвардейских. Весь его военный опыт – это два года войны с Турцией (1737–1739), где он был на десятых ролях в чине секунд-майора (тогдашнее майорское звание, как позже капитанское вплоть до революции, делилось на две степени: секунд-майор и премьер-майор, уже как бы «полный»). Не за что его жалеть, право…

Мелкоту выпустили. Единственный, кто остался под замком, – Бестужев. Его давние враги не могли пройти мимо столь удобного случая. И добились того, что бывшего канцлера в конце концов приговорили к смертной казни. Правда, не за реальные прегрешения – их-то как раз доказать не удалось – кто бы и когда выдавал расписки в получении взяток? Поэтому обвинили в «оскорблении ее императорского величества», в том, что Бестужев был горд и жаден, докладывал наследнику и его супруге всякую неправду о государственных делах и всячески отвращал их от «любви и почтения» к императрице. Ну не было конкретики – а разделаться хотелось, благо было за что…