«Отличная мысль, — подумала Джесси. — Какой-нибудь парень спросит, может ли он угостить меня стаканчиком, я отвечу „да“, а потом, пока мы будем ждать, когда бармен принесет напитки, я скажу ему — просто случайно — что меня мучает кошмар, в котором мой отец извергает личинок и червей вместо спермы. Несмотря на такую интересную беседу, я уверена, что он сразу же уберется восвояси, не пожелав даже посмотреть на справку из больницы, что я вполне нормальная».

В середине ноября, когда Джесси наконец-то поверила в то, что полиция оставила ее в покое, а в печати перестали появляться статьи о случившемся с ней (ей было очень трудно поверить в это, потому что именно гласности она боялась больше всего), она решила снова обратиться за советом к Норе Калиган. Возможно, ее не прельщала перспектива оставшиеся лет тридцать или сорок сидеть взаперти и курить в одиночестве. Насколько по-другому могла бы пройти ее жизнь, если бы она тогда смогла рассказать Норе о том, что случилось в день солнечного затмения! Насколько бы все могло быть по-другому, если бы тогда на кухню не вошла та девушка, когда она изливала душу Руфи. Может быть, все было бы точно так же… а может, по-другому.

Возможно, абсолютно по-другому.

Поэтому она набрала номер — и была потрясена, услышав, что Нора умерла от лейкемии год назад — когда анализы показали это, было уже поздно что-нибудь предпринимать. «Может быть, Джесси хочет встретиться с Лаурел Стивенсон?» — спросили ёе в приемной. Но Джесси помнила Лаурел — высокую, темноволосую, темноглазую красавицу, носившую туфли на высоченных каблуках и выглядевшую так, будто секс доставлял ей удовольствие только тогда, когда она была сверху. Джесси ответила, что она подумает, тут же оставив мысль о посещении психоаналитика.

В течение трех месяцев после известия о смерти Норы у нее были хорошие дни (когда она только боялась) и плохие дни (когда она боялась выйти даже из этой комнаты), но только Брендон Милхерон слышал нечто более или менее близкое к полному рассказу о темных временах Джесси Махо на озере… и Брендон не поверил в самые бредовые моменты этого рассказа. Сочувствовал, да, но не поверил. По крайней мере, не сразу.

— Никакой жемчужной сережки, — доложил он ей через день, когда она впервые рассказала ему о посетителе с плоским белым лицом. — Никакого следа. По крайней мере, этого нет в записях полицейских.

Джесси пожала плечами и ничего не ответила. Она могла сказать, но, кажется, лучше ничего не говорить. Ей крайне был необходим друг после всего пережитого, Брендон был для этого великолепной кандидатурой. Она не хотела расстраивать или отпугивать его своими бреднями.

И было еще нечто, нечто очень простое: возможно, Брендон был прав. Возможно, ее гость был всего-навсего порождением лунного света и теней.

Шаг за шагом Джесси удалось убедить себя, по крайней мере в дневные часы, что все так и было на самом деле. Что ее космический ковбой был фигурой из театра теней, но сделанный не из бумаги и чернил, а из лунного сияния и воображения. Джесси не винила себя ни в чем, совсем наоборот. Если бы не ее воображение, то она никогда бы не смогла добраться до стакана с водой… никогда бы не додумалась использовать подписную карточку в качестве соломинки для питья воды. «Нет, — думала она, — мое воображение более чем заслужило право на небольшие галлюцинации». Но для нее важным оставался факт, что той ночью она была одна. Она считала, что если выздоровление и начнется, то оно начнется со способности отделять реальность от фантазии. Что-то подобное она сказала и Брендону. Он улыбнулся, прижал ее к себе, поцеловал в висок и сказал, что, по его мнению, она и так уже выздоравливает.