Джесси удивила себя, снова рассмеявшись, — теперь это был громкий, чистый смех. Было ли это смешно? Видимо, было, но это была одна из тех забавных мыслей, о которой невозможно рассказать другим. Как, например, о том, что твой папочка однажды был так взволнован солнечным затмением, что замочил все твои трусики. Или как ты — вот уж действительно обхохочешься — по-настоящему думала, что, попав на твою задницу, эта жидкость сделает тебя беременной.

Но все же в большинстве из экстремальных случаев человеческий разум частенько реагирует на травмы, как кальмар реагирует на опасность, выпуская облако непроницаемой чернильной жидкости. Ты знаешь — что-то случилось, и все. Все остальное растворилось, спряталось за чернилами. Об этом говорят многие люди, подвергшиеся ограблению, пережившие автомобильную катастрофу, пожар; одна любительница прыжков с парашютом, чей парашют не раскрылся; покалеченная, но живая, она выбралась из болота, на которое приземлилась, и тем самым сохранила себе жизнь.

«Что вы чувствовали, когда падали вниз? — спрашивали они незадачливую парашютистку. — О чем вы думали, когда поняли, что ваш парашют не раскрылся и уже не раскроется?» И любительница острых ощущений отвечала: «Я не помню. Я помню, как шагнула за борт самолета, а потом — как спрашивала какого-то мужчину, несшего меня на носилках к машине скорой помощи, насколько сильно я покалечилась. Все, что между этим, покрыто туманом. Может быть, я молилась, но я не могу вспомнить об этом наверняка».

«Но, может быть, ты все отлично помнишь, моя коллега по несчастью, — подумала Джесси, — и все врешь, как и я. Возможно, по той же самой причине. Мне кажется, что все люди, пережившие сильное потрясение, лгут насчет потери памяти».

Очень даже может быть. Так или иначе, фактом остается то, что она-то помнит часы, проведенные в наручниках, — с момента, когда Джеральд защелкнул второй наручник, и до того леденящего душу мгновения, когда она взглянула в зеркало заднего обзора и увидела, что существо из дома стало существом на заднем сиденье, — она все отлично помнила. Она помнила эти мгновения днем, а ночью в кошмарных снах стакан с водой скользил мимо нее, падал и разбивался вдребезги; одичавшая собака отказывалась от холодной закуски в ожидании горячего блюда на кровати; ночной посетитель в углу голосом ее отца спрашивал: «Ты любишь меня. Сорванец?», личинки и червяки извергались из него, как сперма с конца возбужденного пениса.

Но помнить и воспроизводить в памяти происшедшие события вовсе не накладывает обязательств рассказывать об этом, даже когда от воспоминаний тебя бросает в дрожь и ты кричишь от ночных кошмаров. С октября она похудела больше чем на десять фунтов (точнее, на семнадцать), снова начала курить (полторы пачки в день плюс большой стакан спиртного перед сном), цвет лица испортился, а волосы полностью поседели. Последнее можно еще как-то исправить — разве не скрывала она свою седину уже более пяти лет? — но она не могла собраться с силами, чтобы позвонить в парикмахерскую и договориться о времени. Кроме того, для кого ей теперь хорошо выглядеть? Может быть, ей стоило осчастливить своим посещением какой-нибудь бар?