Кэт в черном пальто направилась к «Лэнд Роверу». Пересекая двор, она подняла глаза на птиц и обхватила себя руками, чтобы не замерзнуть. Усевшись в машину, она принялась счищать собачью шерсть с черных колготок, а потом опустила солнцезащитный козырек и стала подкрашиваться.
– Я могла бы и не торопиться, – заметила она, переведя взгляд на Отца. – Что он делает? Он же весь вымажется в грязи.
– Он просто старается чем-то себя занять, – ответил я.
– А что он делал ночью? – поинтересовалась она.
– Ты тоже его слышала?
– Ничего ему не говори, – сказала она, роясь в сумочке в поисках помады, – но именно поэтому я не могла заснуть.
Закончив работу, Отец в сопровождении Мухи спустился по склону и отослал собаку в конуру.
– Он только измучает себя, если все-таки не отложит все дела, чтобы выразить свою скорбь должным образом, – сказала Кэт, проводя кончиком карандаша по векам.
– Он скорбит должным образом, – ответил я.
Отец проявлял свою скорбь так, как скорбели всегда в Эндландс, – обратив мысли к ферме и долине, заботясь о благополучии скота. Земле нет дела до смерти отца. Она не будет ждать, пока он наплачется. То, что нужно делать, важнее того, что нужно чувствовать.
– Ему надо было бы отложить дела, – сказала Кэт.
– Может быть, он как раз и отложит их теперь, когда мы здесь, – ответил я, хотя прекрасно знал, что он не собирается ничего перекладывать на нас. Потому что все, что он поручит нам, ему придется доделывать, когда мы уедем. А заканчивать чью-то работу всегда трудно, причем настолько, что ее неизбежно приходится делать заново. А времени у него уже нет – погода быстро ухудшается.
В долине смена времен года подобна вращению мельничного колеса. Проходят День Дьявола и Загон, и местность на короткий период между осенью и зимой погружается в грязь и слякоть. В это время на долину опускаются густые туманы, налетают штормы, и свет в эти мерзостные дни лишь с трудом пробивается сквозь тяжелые тучи. Лес покрывается несметным количеством разных грибков и превращает его в некое месиво, птицы больше не поют. И воспоминания о лете кажутся в эти дни нереальными.
По сути, так оно и было, и когда Отец вырулил на дорогу и мы поехали в сторону деревни, вода в Брайар была все такой же высокой. Река с легкостью обгоняла нас, и ее рыжий, как чай, поток, устремляясь вперед между камней и зарослями чертополоха, после вчерашнего ливня обрушивался вниз со склонов. Бетонные плиты моста Бисли ушли на несколько дюймов под воду, а у Гнилой Петли вздувшаяся вода оторвала от берега крупные куски земли, так что обнажились белые, как кости, корни деревьев, растущих вдоль реки. По мере того как мы приближались к Салломскому лесу, грохот воды слышался слабее – река удалялась от дороги, теряясь среди дубов и ясеней, и направлялась дальше к Гринхоллоу.
Название было самым подходящим для места[19], обнаруженного мною в тот день, когда Ленни Штурзакер разбил мне бровь и я заблудился среди деревьев. До этого я всегда избегал заходить в Салломский лес, главным образом потому, что нужно было пересечь поле, где Джим Бисли оставлял пастись лошадей, для того чтобы попасть туда из фермы. Это были беспокойные, неуравновешенные создания, в особенности любимец Джима – старый косоглазый жеребец, который постоянно обретался под отдельно стоящим дубом. Изгнан туда он был за странности в поведении. Я же вообще не слишком любил лошадей. Однажды на шоу в Ланкашире я видел, как человека лягнула кобыла, которую он проводил по парадному манежу, и воспоминание о том, как он пытался удержать свой глаз в разбитой глазнице, долго преследовало меня.