Вода тоже внушала мне опасения. Я неплохо плавал и с удовольствием строил дамбы и бросал камешки выше по течению или доходил вброд до земляного островка, заросшего лютиками, считая это подвигом во имя Родины и Королевы. Но хотя вода при этом едва доходила мне до коленей, если я спотыкался и падал – реке ведь недолго было проведать, что я барахтаюсь, пытаясь выбраться, – и она тут же тянула ко мне свои многочисленные руки. В Салломском лесу, поведал мне Старик, русло протекающей через него реки было глубоким и узким и скорость течения была выше, чем на заливных лугах.
Но, как во всех рассказах Старика, опасности были в той же мере приглашениями, в какой и предупреждениями. Иди и посмотри сам. Тогда поймешь, что к чему.
Долина была моей точно так же, как и его. И наступит время, когда моим делом будет знать о ней все. От неведения нет проку, и от меня ничего не скрывали, когда я был маленьким. Я видел раздутых, как шары, овечьих маток, потому что внутри их гнили, испуская газ, неродившиеся ягнята. Я наблюдал, как ветеринар оттягивает пораженные язвами губы у барана, чтобы взглянуть на кровоточащие гнойничковые струпья. Мне приходилось видеть выпавшие влагалища у овец, животных с поносом, приводящим к смерти, гангренозный мастит на вымени. И не раз мы находили в вересках покалеченных в результате падения овец, когда их уже живьем сожрали мушиные личинки. Такие вещи случались. И могут случиться снова. Потому нет смысла бояться долины или чего-то в ней, вроде старых зловредных лошадей или реки.
Именно за эту мысль я уцепился, когда продирался сквозь Салломский лес, и в какой-то момент понял, что нашел то самое место, о котором мне говорил Старик. Я услышал шум воды задолго до того, как дошел туда. Стволы деревьев окутывала прохладная водяная пыль, в воздухе стояла радуга. И вдруг, почти застав меня врасплох, лес расступился, и моим глазам открылся склон с растущими вдоль его противоположной стороны ивами и березками. Свет под покровом деревьев казался зеленым и тусклым, как кожура у груши.
Все исчезло, когда я скатился вниз по глине. Птицы разлетелись и попрятались в кустарнике, угорь, свернувшийся под водой, как вопросительный знак, заколыхался и удалился прочь, оставив за собой мелкую рябь. Ни одно живое существо, казалось, не пожелало остаться: ни стрекозы, ни оляпки, ни зимородки, сорвавшиеся с темных, пронизанных корнями берегов на противоположной стороне и унесшихся вместе со сверкающим неоновым блеском потоком воды.
Зимородки – самые настоящие воры, говорил Старик. Они украли красивенькие перышки и все время проводят в бегах. Поймай зимородка – и получишь в награду золото, бессмертие или что-нибудь получше. Каков бы ни был приз, я гонялся за ними вдоль по течению, скользя на прибрежной гальке, отчего в воздухе раздавались странные клацающие звуки, эхом отдающиеся среди камней и воды.
В какой-то момент они уселись, качаясь, на одной из нижних веток, а потом снова взлетели, мелькая над водопадом, там, где река всей ширью соскальзывает с черных камней порога и обрушивается с десяти футов, с нескончаемым грохотом разбиваясь внизу. Никаких сомнений в правдивости слов Старика у меня не было. Если бы я упал здесь или спрыгнул вниз, от Джона Пентекоста и следа бы не осталось.