— Знаешь, я не стану этого делать.

Я смотрела, как она нервно сучила ногами по пыли.

— Чего не станешь делать?

Еще несколько недель назад я бы испугалась, что получу пощечину, если не стану прислушиваться к советам. Серьезно. Я многого боялась, а теперь думала, что, возможно, собравшись позвонить Луке, я просто хватаюсь за первого мужчину, который полюбил меня за все это время. Мне было страшно, что никто больше не полюбит меня.

Неужели мне действительно нужно бояться, чтобы любить кого-то?

Я сжала руки, лежавшие на коленях, в кулаки, а затем расслабилась. Ладони у меня белые, линии жизни, любви, смерти — темно-розовые… Красивые руки. Я не могу прочесть по ним судьбу, но они прекрасны.

Я повернулась к дому тети Эвтерпы и посмотрела на окошки. Фасад подлатали, но я знала, что внутри, на стене, у которой раньше стояла кровать Бьянки, где она родила Эвтерпу, Мельпомену, Талию, Терпсихору, Уранию и Лоренцо, осталось выжженное молнией пятно, которое предстоит отскрести.

Я поднялась на ноги, обняла Лару и вошла в дом. Нужно продолжать работу.

Бывает, что слух все еще подводит меня, или, скорее, подводит моя голова. Но я не сдаюсь. Не питаю иллюзий и не сдаюсь. Никогда не знаешь, чего ждать от жизни.

За несколько дней до того, как прийти на твою работу, мы попробовали заглянуть к тебе домой, потому что секретарь в школе сказала, что у тебя по расписанию нет уроков. Мы вытянули у нее твой адрес. Но тебя и дома не оказалось. В саду у соседнего дома худой, узловатый, как древнее дерево, синьор энергично подстригал живую изгородь. Он сообщил нам, что ты ушел в горы со своей подругой. Ты тоже не стал связывать себя семейными узами.

Мама и синьор, привлекательный мужчина с орлиным носом, которому на вид было около семидесяти пяти лет, перекинулись быстрым, вежливым взглядом. Но взгляд мужчины сразу же переменился, стал оценивающим, и он подошел к небольшой стене, разделяющей сады двух домов.

Он посмотрел на маму, потом на меня; он узнал нас или, возможно, узнал Эвтерпу. Мне казалось, что он вот-вот заплачет. Но Нери улыбнулся.

Я берусь за историю своей семьи и понимаю, что в глубине души никто из моих родственников не знал, что творит.

Никто из членов семьи, проживая день за днем, не представлял, что порождал. Каждое движение, каждый ничтожный выбор моих бабушки и дедушки, Бьянки и Беньямино, а прежде — выбор их родителей повлиял на сегодняшний день, на меня, Вальтера, мою маму и всегда будет влиять.

Если бы моя прабабушка Инес повязала на голову черный или белый платок, а не желтый, уходя в поле собирать помидоры, возможно, чистильщик обуви и не заметил бы ее среди других девушек.

Он бы не заговорил с ней, она бы не обратила внимания на его ироничную улыбку, которую я, по-видимому, унаследовала.

Когда они впервые услышали о сборе урожая помидоров, они даже не подозревали, что курица уже готовится снести волшебное идеальное яйцо, пока не материализовавшееся, но уже скрывающее в себе будущее.

В яйце таились бабушка Бьянка, дети Бьянки и я.

Как знать, догадывался ли прадедушка Джанни давным-давно, что однажды у него родится глухая, кудрявая, с такими же, как у него, миндалевидными глазами и жутким страхом перед жизнью правнучка.