— Нету? — Радимка скрипуче захохотал. — Я как-то на зорьке вышел до ветру в огород, гляжу — а к бабке Беляне во двор волк заскакивает! И кринку в лапе держит! А вечером она зовет: «Иди чай пить, Микола медку передал…» И ту самую кринку на стол ставит!

— Ну?

— Вот тебе и «ну»! Думай сам, кто тем волком был…

— А я слыхал, что Беляна на метле летает, — с трудом выговорил Иван несусветную глупость.

— Ты слыхал, а мы видали! — снова заскрипел возница. — Да и ты еще много чего увидишь… Крест-то носишь?

— Да нет, — растерянно ответил Черепахин.

— Это плохо, — буркнул Радимка и замолчал. Но через несколько минут пробурчал: — Ходи, да оглядывайся!

Телега прыгала на кочках и выступающих из земли корнях. Кое-где были видны отпечатки широких колес. Видно, следы той самой большой черной машины, на которой поехали к Миколе вежливые и трезвые ребятки. Причем обратной колеи Черепахин рассмотреть не мог, как ни старался. Очевидно, ребятки еще в гостях. Однако остались ли они трезвыми — большой вопрос…

Наконец, телега остановилась на довольно большой поляне. Откуда-то потянуло неожиданным запахом застоявшейся воды.

— Приехали, — объявил Радимка. — Давай пятьдесят гривен.

Лошадь вдруг прижала уши, зафырчала и попятилась.

Иван достал деньги, недоуменно осматриваясь.

— Куда приехали? А где же дед Микола живет?

Возница ловко выхватил купюры и сунул в карман.

— Да вона, иди по тропке. Только не сворачивай, а то в болото попадешь… Там топь такая — не вырвешься…

Телега развернулась и с шумом покатила обратно. На прощанье гнедая жалобно заржала, и у Черепахина мурашки пробежали между лопаток. Он быстро пошел по утоптанной тропинке.

Среди сосен и высокого кустарника домик Миколы Проховыча практически был незаметен. Если бы Иван не унюхал слабенький дымок, рассеченный специально сложенными над трубой ветками, он вполне мог пройти мимо. Ольховые дрова дают меньше всего дыма, а растительный фильтр помогает его рассеять, что хорошо знали и советские партизаны, и соратники сегодняшнего героя Украины Степана Бандеры. А Проховыч не забыл эти хитрости до сих пор.

«И чего он все прячется? — размышлял Черепахин, направляясь к дому через густой голый кустарник. — За свою бурную националистическую молодость отсидел сполна, даже, пожалуй, с излишком — тогда доверху сыпали, не смотрели, что молодой и в кровавых расправах не участвовал… Так и живи теперь спокойно среди людей!»

— Стой, стреляю!

В глухом лесу такие слова имеют совсем другую цену, чем в городе. А щелчок взводимого курка будто парализовал Ивана. Он остановился, окаменел в тот же миг, даже не завершив шага — застыл с поднятой ногой. Да оказалось, что и руки сами собой взлетели вверх. Так и замер враскоряку.

— Уже стою, дед Микола…

— Во как, имя знаешь! Спецом, значит, ко мне идешь… Кто послал?! Или дружков своих ищешь?!

— Да каких дружков, деда? — взмолился Иван. — Это я, Иван Черепахин, журналист! Помнишь, в газете про тебя прописал?

— Помню, милок, я все помню! И доброе и злое! А ну-ка, вертанись…

Иван осторожно поставил ногу и медленно повернулся. Дед стоял метрах в пяти и целился из крупнокалиберной двустволки, возможно, заряженной серебряными пулями. А скорей — обыкновенной картечью или рублеными гвоздями. Вид он имел вполне бравый — худощавый, подтянутый, морщинистое лицо будто вырублено из дуба, в куртке цвета хаки, галифе, на пружинисто расставленных ногах — блестящие сапоги, на голове — музейная вермахтовская фуражка из шерстяного сукна. И оружие держит очень уверенно, если что — не промажет!