Я подшивал свежий воротничок, натирал вонючей ваксой сапоги и шкерился куда-нибудь с книжкой. Деды меня особо не трогали. Зачем портить себе настроение?

В Ленинской комнате читать было нельзя. Я читал в натопленной сушилке, сидя на куче старых шинелей. Книги обволакивали меня словно панцирем, защищавшем от неуютного внешнего мира.

Но заходил командир взвода прапорщик Степанцов и гнал меня в класс.

- Как не увижу его, всё читает и читает. Есть свободное время, учи уставы!

Уставы я действительно знал плохо. Остальные сержанты их не знали вообще.

Иногда в роту по старой памяти заходил бывший замполит роты Покровский. Брал мою книгу в руки. Листал. Просматривал их на свет. Подносил к носу. Кажется, даже собирался лизнуть.

Он, наверное, думал, что я читаю какие-то секретные послания, написанные молоком.

Недавно его повысили. Теперь он был секретарём партийной организации

части. Это было круче, чем замполит роты. Через три дня после своего повышения в должности он написал рапорт начальнику политотдела о том, что замполит роты охраны, мало внимания уделяет наглядной агитации.

Замполит стрелков лейтенант Ворожбит, окончивший с Покровским один и тот же курс военно-политического училища, получил взыскание. Сам Боря получил старшего лейтенанта.

По большому счёту я был надзирателем. Но и надзиратели тоже попадают в тюрьму.

В последний день нашего караула я залетел.

В одиночных камерах ждали этапа в дисбат двое осужденных. В общей камере сидели трое оружейников из лётного полка и двое азербайджанцев из конвойного полка ВВ.

Я не мог послать своих мыть полы. Вывел из камеры вевешников азербайджанцев.

Мишка Беспалов одобрительно подняв вверх большие пальцы обеих рук.

Азербайджанцы сделали вид, что не понимают по-русски. Наши крики разбудили начальника караула. В самый разгар препирательств появился прапорщик Степанцов. Он пришел, как всегда краснолицый, невыспавшийся и злой.

- Чего ты с ними дискутируешь?

- Пол не хотят мыть.

- Так заставь! Ты ведь собрался стать офицером, а офицер профессия героическая! Представь, что за тобой Москва. Добейся выполнения приказа!

- А как?

- Как. Как! Пиздить!

Москву я отстоял. Пол блестел.

На вечерней проверке азербайджанцы пожаловались на меня коменданту и объявили голодовку до прибытия прокурора.

Степанцов желая показать, что он здесь не при чём, тут же при коменданте и потерпевших азербайджанцах зарядил мне в ухо. У меня от несправедливости затряслись руки. Я целиком состоял из жестокости, обиды, злости.

Сдавать его я не стал, хотя и зол был на него до крайности.

«Подставил меня, сука», - думал я, - сейчас кича, а завтра может быть суд и дисбат. Я был уверен, что Степанцов с такой же лёгкостью, как дал мне в ухо сегодня, завтра сдаст меня военной прокуратуре.

Но военный комендант оказался порядочнее, чем мой начальник караула. В переговорах с потерпевшей стороной был достигнут консенсус. Прокурора беспокоить не стали. Азербайджанцам объявили амнистию. Мне комендант выписал трое суток. Караул в часть вернулся без меня.

Общая камера гарнизонной гауптвахты встретила меня насторожённо. И так набили как сельдей, а тут ещё вталкивают бывшего караульного.