Я засмеялся. Капитан сказал:

- Ладно, если станешь писателем, напишешь тогда и про нас.

Целинная рота формировалась, где- то под Алма-Атой.

Кроме меня в командировку отправлялись Нвер Мангасарян и прапорщик Самойлов. Мангасаряну по этому поводу срочно присвоили младшего сержанта. Он тут же прицепил на погоны жёлтые лычки. Последние вечера перед отъездом он в окружении земляков с важностью разгуливал по части, не понимая, что на целину отправляли самых никчемных.

Старшина был пьяницей и ворюгой. Мангасарян не умел говорить по-русски. Он мог только материться.

Я был распиздяем и диссидентом. Зато я уезжал в красивом ореоле литератора и жертвы офицерского беспредела.

Пять машин под командованием старшего лейтенанта Помникова должны были добираться своим ходом.

После того, как поезд отошёл от вокзала, мы по зелёным дорожкам двинулись в сторону вагона-ресторана. В купейных вагонах было тихо и пристойно. Проводники разносили чай. Редкие пассажиры стояли у окон, любуясь проплывающим пейзажем.

Ковровые дорожки заглушали шаги сапог. В плацкартных вагонах ехали дембеля. На столиках стояли бутылки с вином, пивом. Несколько раз нам в спины запустили матерком. Бренчала гитара.

Покидают чужие края

уезжают домой дембеля

и куда не взгляни в эти майские дни,

всюду пьяные бродят они.

Грохочущие тамбуры гудели от холодного ветра. Посетителей в ресторане было немного.

Пожилая официантка с обесцвеченными перекисью волосами лениво скучала у стойки. Мягко шуршала шёлковая блузка, мерцали в полумраке кружева передника.

Мы заказали бутылку водки и яичницу. Больше в вагоне ресторане ничего не оказалось.

Официантка принесла водку в стеклянном графине.

Чокнулись, выпили. Водка оказалась тёплой. Изредка поезд тормозил, старшина хватался за графин.

После второй рюмки старшина снял китель, после третьей разрешил называть себя просто Толиком.

К окончанию второго графина Толик обессилел. Он что-то мычал и не хотел платить. Я и Нвер с трудом отвели его в купе.

По дороге Толик кажется с кем то дрался. Пробовал петь. Я с величайшим трудом уложил его на полку. Он лёг и захрапел. Я лег наверху и повернулся к стене. В ушах гремело:

До свиданья кусок

мой окончился срок

до вокзала один марш бросок.

В Алма-Ату поезд прибыл ранним утром. Проводник разбудил нас за десять минут до остановки. В купе воняло тошнотиной. Кто- то ночью наблевал под столик.

Вокзал… Грязноватое желтое здание с колоннами. Дворники в грязных фартуках, лениво размахивающие мётлами.

Нас никто не встречал. Сонные и похмельные, мы угрюмо вышли на перрон. Городской транспорт ещё не ходил.

- Возьмем такси, – сказал Толик. Нвер важно кивнул.

За такси тоже платил я.

Мы пили чай в гостях у родственников старшины. Потом Толик куда-то вышел, вернулся. Уже через час Нвер, хмуря густые брови, спал, уткнувшись лицом в салат.

Стояла утренняя тишина, нарушаемая лишь храпом младшего сержанта Мангасаряна.

Я беседовал со старшиной. Жирно блестело его лицо, звенело бутылочное стекло, сигаретный туман стелился по комнате.

Потом на минутку зашла соседка. Толик заметно оживился. Соседка осталась до вечера. Она теребила Толика за колено и просила: