Зашел к старшине. Доложил. Отдал ему аттестаты. Затем направился в кубрик.

Первый, кого встретил был Андрюха Ильченко. Он ползал между кроватями с тряпкой, профессионально замывая грязь.

Я поздоровался. Андрюха смутился, будто я застал его за чем-то постыдным. Но это я понял позже.

Я оказался невольным свидетелем его слабости. С этого момента он стал меня ненавидеть.

Часть была как часть, как и большинство советских батальонов, полков, дивизий. Среди срочников преобладали плохо говорящие по-русски азиаты, и гордые самолюбивые кавказцы. Азиаты боялись офицеров и мечтали о работе «хлэбарэзом». Горцы вообще никого не боялись и работать не хотели. Каждый из них стоял за другого, словно все они были братьями.

«Деды» ходили ухоженные, выстиранные и отглаженные. Молодёжь с грязными шеями, руками и ушами. Поголовно все: узбеки, таджики, кавказцы, русаки, «старики» и «молодёжь» грезили дембелем.

Ночью, после отбоя, казарму заполняла вонь смердящих портянок и миазмов, извергаемых солдатскими кишечниками.

Поспать в первую ночь мне не дали.

Около двенадцати ночи закончились полёты. Меня разбудил удар сапога по спинке кровати.

Я поднял голову. Перед кроватью стоял нетрезвый субъект с сержантскими лычками.

- Кто такой, почему не докладываешь?

- А ты кто такой?

- Я старшина роты.

- Не физди, сержант. Старшине я доложил.

- А ну встал!

Я встал. Одел галифе и сапоги. В кубрик уже подтягивались зрители.

- Упал! Отжался.

Я, молча, ударил его в челюсть.

Сержант перелетел через кровать. Ноги, обутые в начищенные кирзовые сапоги торчали из-под кровати. Стало тихо. Хлопнула дверь. В расстёгнутых шинелях, грохоча тяжёлыми сапогами, по коридору прошли несколько солдат. Они остановились перед кубриком. Взглянули на лежавшего сержанта.

- Кто тут из Новороссийска? - Рыжий ефрейтор повернулся ко мне, - Ты?

- Я из Новосибирска.

- Жалко, - сказал он. Ну да ладно. Если что обращайся. Я Мишка Беспалов, из полка.

Беспалов с коллегами ушли не попрощавшись.

Кто-то из них бросил поднимающемуся сержанту:

- Говорили тебе, Савоська, не беспредельничай!

С тех пор меня почти не трогали. Кое с кем из дедов я даже подружился. Среди них были совсем неплохие парни. Но с сержантом Савостиным мы друзьями так и не стали. При случае он не упускал возможности на меня наорать, но в драку не лез.

В ленинской комнате незнакомый старшина-сверхсрочник рисовал портрет. Делал это он очень своеобразно. С какого-то старого портрета он снял часть краски и сверху нанёс новую. Через слой краски проглядывало лицо, отдалённо напоминающее профиль самого художника.

Сверхсрочник спросил:

- Узнаёшь?

Сказать бы честно: «Да фуй его знает! Чурка какой-то…» Но, скорее всего где-то в глубине души я всё-таки был интеллигентом и поэтому произнес что-то туманно-обтекаемое: «Возможно...наверное...скорее всего...»

Не выдержав моего мычания, старшина торжествующе выдохнул:

- Это — Ленин!

Я опешил. Вождь мирового пролетариата в его исполнении смахивал на казаха.

Сходство с вождём мирового пролетариата, на мой взгляд, исчерпывалось только обширной лысиной и галстуком в горошек.