Все заготовленные возражения камнями застревают в глотке. Я стою и молча смотрю на него.

– Видишь, – говорит он, – ты и сама понимаешь, что я прав, как бы ты меня ни презирала.

– Почему тебе вообще нужно убивать? – спрашиваю я, когда он выводит меня в коридор.

– Почему тебе нужно было разрушать этот мир? – парирует всадник.

– Я его не разрушала.

– Разрушала. Как я не должен дотрагиваться до каждого человека, чтобы его убить, так и ты не обязательно должна была собственноручно поджигать этот мир, чтобы стать причиной, по которой он горит.

Я тру глаза. Каждый раз, разговаривая с всадником, я словно бьюсь головой о стену и, как ни стараюсь, ничего не могу добиться.

– Но почему все это должно быть таким кошмаром? – шепчу я. – Язвы, нарывы…

– Это чума. Она не должна приносить удовольствия.

Он выводит меня из дома. Там уже ждет Джули. Седельные мешки набиты добром, взятым из этого дома. Я чувствую себя осквернительницей могил, мародером, обирающим мертвецов. Знаю, знаю, им больше не нужны ни еда, ни теплые куртки – но все равно не могу отделаться от мысли, что все это неправильно.

Я безучастно забираюсь на коня, следом за мной в седло вскакивает Мор. И, как ни в чем не бывало, мы покидаем дом и бывших его обитателей.

Проехав всего с километр, всадник извлекает из седельного мешка завернутый в бумагу сэндвич и протягивает мне.

– Ты не позавтракала, – объясняет он.

Я сжимаю сверток в руке.

– Ты что… приготовил его для меня?

– Мне понравился вкус джема. Я подумал, что и тебе, может быть, он нравится.

Значит, так и есть, он приготовил для меня завтрак. Тот, кто сеет смерть, сделал для меня сэндвич с джемом, потому что заметил, что я не поела.

Я жмурюсь и протяжно вздыхаю. Почему все так запутано? Почему он не может сидеть в аккуратном ящичке с надписью «Зло» – и дело с концом? Эти короткие вспышки, когда он становится заботливым, даже нежным, постепенно меня ломают.

Открыв глаза, я разворачиваю обертку, а внутри – кто бы сомневался, два увесистых ломтя домашнего хлеба, сдобренных щедрой порцией джема. И все.

От меня не укрывается, что эта конструкция отдаленно напоминает пирог: два слоя хлеба и сладкая фруктовая начинка. Подношу ее ко рту и откусываю.

Недурно. И почему я решила, что это должно быть невкусно. Просто показалось почему-то, что сэндвич с вареньем – это неправильно. А может, думала, что после дня, который мне пришлось пережить, кусок в горло не полезет.

А он, наоборот, кажется сладким, как отпущение грехов. Я жую и представляю себе, как Мор в тесной кухоньке мажет для меня хлеб джемом, упираясь в неработающий холодильник с магнитным алфавитом и детскими рисунками. А я в это время смотрю из коридора на маленькую девочку, которая заканчивает свой последний рисунок.

Приторный сэндвич вдруг становится кислым. Я делаю несколько глубоких вдохов, прежде чем откусить еще раз.

– Мне не нравится смотреть, как они умирают, – говорит Мор у меня за спиной.

Я опускаю сэндвич.

Он почти не появлялся все четыре дня, пока я оставалась с семьей. Я была уверена, что у него на это были иные причины.